На суше и на море - 1977

Строгие охотничьи законы теперь запрещают добычу медведя в летнее время. А кому хочется прослыть браконьером, платить большой штраф да еще лишиться ружья за незаконную охоту? Еще недавно охотник, без времени и срока сваливший медведя, мог как-то оправдаться, заявив, что зверь первым напал на него. Но теперь таким сказкам верят редко и здесь, на Алтае. Как же быть? Ведь медвежье мясо вкусно, а жир целебен… Ждать осени? Тогда за ним надо лезть в горы, в кедрачи, долго стеречь. А летом просто: близко зверь ходит, в кислице пасется. А что, если обвинить его в нападении на скотину? Так и повелось: объяви всей деревней, что медведь пакостит, и колоти зверя. Такие охоты теперь иногда устраиваются, и алтайскому мишке, что мирно пасся до этого в кустах красной смородины, приходится порой рассчитываться собственной шкурой за овец, которых он и в глаза-то не видел.

Пожалуй, такие охоты и не всегда бы сходили с рук, если бы местный медведь обвинялся только в покушении на домашнюю скотину. Водился за ним и еще Один, главный грех: падок он был на мед. И не упускал он случая заглянуть на пасеку и утащить один, а то и два улья, не спрашивая, разумеется, кому этот улей принадлежит — лесхозу, совхозу или частному лицу.

Как орудует медведь на пасеке, как ворошит пчел, мне пока видеть не приходилось. А вот старик Бочкарь, что жил рядом со мной, имел случай наблюдать, как зверь снимает с улья крышку, как, поднявшись на задние лапы, ухватывает передними сам улей и несет в лес, несет осторожно, а потом забирается на гору, вытряхивает из улья рамки, пожирает не спеша мед и, то ли из озорства, то ли со злости, что лакомство кончилось, швыряет пустой улей с горы и долго смотрит на с грохотом катящуюся вниз пустую деревянную коробку.

Уж какое удовольствие доставляет это медведю, не знаю, а вот то, что старик Бочкарь, наблюдавший, как зверь ворует мед, получил за свое любопытство медвежью оплеуху, мне досконально известно. Правда, ударил Бочкаря лапой не этот зверь, а другой, но это сути дела не меняет: главное, что оба были бурыми медведями. Сразу за деревушкой, около кустов, устроил Бочкарь свою пасеку. И пасека-то всего ничего, с десяток ульев, но медведь дорогу к меду пронюхал тут же и, ухватив, как водится, улей передними лапами, утащил его в лес. Пустой улей Бочкарь подобрал, но медведю шалость не простил и, зная, что зверь, прознавший про мед, вернется сюда, натянул около пасеки проволоку и привязал конец ее к спусковому крючку ружья. Словом, устроил самострел.

Самострел — орудие запрещенное, но Бочкарь, пожелав рассчитаться со зверем, забыл о всяких запретах. Ночью самострел сработал — грохнул. Бочкарь проснулся и, с нетерпением дождавшись рассвета, прихватил ружье и пошел выяснять, что произошло на пасеке…

Убитого медведя там не оказалось. Но следы крови отыскались и привели расторопного хозяина пасеки на берег реки. Здесь Бочкарь Осмотрелся и, установив, что раненый зверь реку не переходил, собрался было двинуться вниз по реке. Но не успел он сделать и десятка шагов, как из-под колоды неожиданно поднялся медведь и Двинул Бочкаря лапой по щеке.

Со страху Бочкарь выстрелил наобум. Медведь бросился в лес, а стрелок с воплями ворвался в деревушку. Вид у него был страшный. Медведь ухватил когтем край губы и располосовал щеку до самого уха. На крик собрались люди, отправили Бочкаря в больницу, а сами, призвав под ружье всех от мала до велика, отправились в лес.

Медведя убили, мясо поделили, а шкуру, вероятно, тоже продали за приличные деньги. Бочкарю зашили щеку, и на его лице остался широкий шрам, как память о самостреле и о пасеке, от которой Бочкарь не сумел отвадить зверя…

Как отваживать медведя от меда, я расскажу чуть позже. Эта наука известна здесь всем, но вот беда — пользуются ею лишь люди постарше, поспокойнее, поумнее. А те, что помоложе и побойчее, науку стариков не чтут и вспоминают о медведе лишь тогда, когда тот успевает проложить к. пасеке не одну дорогу.

И здесь есть свои причины… Познакомился я с племянником старого Бочкаря. Как и дядя, был племянник человеком быстрым на любое запретное дело, держал ружья, собак и при таком внушительном арсенале не желал вступать с медведем ни в какие мирные переговоры. К тому же младший Бочкарь доглядывал не за собственной, а за лесхозовской пасекой в целых сто ульев, а потому считал, что два-три улья, скормленные зверю, большого убытка государству не принесут.

Самострелы младший Бочкарь не в пример дяде не уважал да и из ружья стрелял в медведя только тогда, когда тот попадался в петлю. Но зато этих самых петель было наставлено вокруг пасеки столько, что их хватило бы, пожалуй на всех алтайских медведей.