На суше и на море - 1980

— Вон у той скальной гряды, смотрите, — Климов показал лыжной палкой, — по-моему, там подходящая площадка для станции, а? Скалы от лавин прикроют, ледовое озерко есть, значит, питьевая вода будет. Как, Валентин Сергеевич? — спросил он у подошедшего Пашкова.

— Если трещин нет, может, и подойдет. Запомним на всякий случай место: высота — 6300, напротив восточного контрфорса пика Кирова. А что это вы палками махали? Надо бы крикнуть.

— Хотел… Не могу, воздуха не хватает.

Они двинулись дальше. Где-то наверху, за увалами, за ледовыми трещинами, на высоте 6900 была небольшая площадка в скалах, ночлег. Это было далеко, почти недосягаемо — палатка, отдых, горячий чай… А пока они шли, прислушиваясь, как Пашков сигналит свистком, чтобы они не сбились с пути. Все пятеро двигались в связках, держа ледорубы наизготовку: на леднике попадались закрытые трещины.

Часто налетали снежные заряды. Рюкзак в такие минуты обретал чувствительную парусность — человека закручивало вокруг собственной оси. Лицо, брови, борода мгновенно покрывались ледяной коркой. Сгоряча Климов этого не почувствовал. Оборачиваясь, он удивлялся, глядя на Кравцова, почему тот не снимет ледяную корку с лица. А Кравцов то же самое думал про Ивана Владимировича.

Для короткого привала выбрали глубокую впадину-мульду, уселись на рюкзаки, выпили по чашке теплого кофе из термоса. Неожиданно Климов увидел в мульде… бабочек, ярких, пестрых, но замерзших. Они лежали на снегу. Зачем бабочки прилетели на плато? Каким ветром их занесло? Они сами тоже, наверное, похожи на этих бабочек — люди в ярких пуховках среди льда и снега. Каким ветром их сюда занесло?

Пашков вытянул штырь антенны, вышел на связь с базовым, сообщил местонахождение группы. Из базового передали прогноз: температура падает, ветер в районе плато усиливается. Старший тренер базового лагеря Кожевников посоветовал остановиться на ночлег не позже 16.00, а в случае сильной пурги — спуститься на 6200, переждать там непогоду в снежной пещере.

…Все-таки они дотянули до 6900. Пашков нашел в скалах площадку с подветренной стенкой. Вырубили ледорубами широкую лохань, для прочности заглубили туда палатку, надежно заякорили ее длинными ледовыми крючьями, чтобы высотный домик не сдуло. Потом через круглый лаз они втиснулись со своими рюкзаками внутрь палатки. Последним залез Вороткин с большим куском льда для чая. Он наглухо застегнул двойной полог. Началась обычная суета: доктор колдовал над примусом, держа его на коленях; Климов раскладывал на полу спальники, поролон; Пашков занялся ужином. Заработал примус — сразу стало теплее. Поставили на огонь широкую кастрюлю со льдом. Страшно хотелось пить, губы горели, во рту пересохло.

Они лежали в палатке, тесно прижавшись друг к другу: так было теплее. Палатка то и дело пугливо вздрагивала на ветру. Мысль была одна: переждать эту метельную ночь, а утром двинуть к вершине. До цели оставалось всего 600 метров…

Вдруг что-то сильно щелкнуло по крыше, правый угол палатки обвис: растяжки все-таки лопнули. Чертыхаясь, Вороткин вытащил из-под изголовья шеклтоны, стал обуваться. Зажгли свечку, увидели, что в углах появился снег. Под напором вьюги он фильтровался внутрь палатки даже сквозь двойные стенки. Юра вылез, закрепил растяжки. Окоченевший, заснеженный ввалился обратно. Вскоре скаты палатки глубоко провисли под тяжестью снега, сморщились…

Так провели ночь — без сна, в полузабытьи. Климову почему-то вспомнилось, как перед отъездом на Памир ему позвонили из Президиума Академии наук, предлагали к отпуску различные варианты земного рая: Звенигород, Пицунду, Карловы Вары. Он выбрал Памир.

Впрочем, Климов выбрал горы еще лет тридцать назад, студентом четвертого курса. Ему нравилось чувствовать в руке надежную опору ледоруба, лазить по шершавым скалам. Тяжелый рюкзак никогда не тяготил, лямки надежно лежали на плечах, как рука друга.

Наверху было интересно… Почему-то именно в горах хорошо думалось. Главные мысли его работ пришли не в кабинете, а в палатке. Альпинизм был для него формой научной работы. В дни празднования 250-летия Академии наук по предложению Климова было решено наградить самую высокую вершину страны — пик Коммунизма медалью имени академика Курчатова за содействие в развитии науки.

В нарушение всех инструкций ученый любил бродить по горам в одиночку. Его грело острое, неповторимое чувство — быть наедине с горной природой. Горы всегда были полны неожиданностей. В экспедиции, как на фронте, один день стоил трех.

И еще: горный спорт был для него идеальной духовной конструкцией. Альпинисты никогда не вспоминали о его громких титулах и званиях. Ему по душе была горная система отсчета человеческих достоинств, в которую равнинные чины и должности не входили. Выше 3000 метров любой доктор наук, лауреат или академик становился обычной «рядовой спиной», на которую можно нагрузить положенные 20, а еще лучше 25 килограммов. Наверху всегда чего-нибудь не хватает.

Одним словом, в горах была его истина.