На суше и на море - 1980

— Спасибо за предупреждение, — сказал Серебряков и тронул поводьями своего низкорослого пятнистого жеребчика, на котором сделал не одну сотню верст вдоль Кавказского побережья.

Казаки завели донскую песню с подголосками и присвистом. Серебряков подумал, что, вероятно, придется не меньше половины их отправить назад: кованные только на передние ноги казачьи лошади не смогут одолеть здешней крутизны и ползущих осыпей. А может, и всех придется вернуть.

— Бойтесь урочищ Псху! — крикнул князь вслед по-русски и помахал рукой не то облегченно, не то с насмешкой.

Тропа взбиралась круто вверх, но многочисленные корни деревьев своими узловатыми жилами создавали нечто вроде ступенек и облегчали подъем. Внизу, все более отдаляясь, пенился среди валунов Кодор, наполнял ущелье гулом и грохотом. И казалось, что теперь уже никуда не деться от этого неумолчного шума воды, рвущейся сквозь скалы к морю. Пахло прогретыми солнцем травами и листвой. Сквозь вершины дальних деревьев прорисовывались сахарные пики, словно врезанные в голубой шелк неба.

VI

Солнечный луч пробил путаницу зарослей на краю ущелья и заплясал среди мохнатых, как лапы сказочных чудовищ, стволов самшита. Впрочем, луч не плясал — клубилась водяная пыль от близкого порога, кипящего бело-голубыми ключами; мелко дрожали глянцевые листочки, и казалось, вся роща ходит ходуном. Тяжело падали холодные капли, густой мох под ногами был скользким, и какие-то багрово-фиолетовые грибы, похожие на жадно раскрытые рты, теснились там, где было наиболее сумрачно и сыро.

Но уже осталась позади угрюмая самшитовая роща, под ногами качался сплетенный из лиан мост. И жутко было видеть, как в многочисленных просветах этого настила мчатся, искрясь и играя пенными кривыми гребнями, стремительные потоки. Но хотелось смотреть на них неотрывно и чувствовать, как медленно покачивается мост…

— Заметьте, Рябов, — услышал Серебряков свой собственный голос, — сколь часты здесь странные сближения растений совершенно различных климатов! Видите? На одной стороне Кодорского УЩелья преспокойно растут фиговые деревья, грецкий орех и виноград… А здесь только ели и сосны. А чуть выше — даже березы и пихты…

Да, здесь встречались даже пихты, светло-зеленые, с пушистыми, прямо-таки веселыми ветвями. Но сразу же за ними стлались по каменистым откосам заросли рододендрона, подставляли солнцу кожистые широкие листья. А чуть дальше, на небольшой поляне, окруженной величественными соснами, белели поросшие мхом руины какого-то сооружения. Остатки каменной кладки можно было различить лишь по нескольким сохранившимся стыкам между блоками.

— Третий век до рождества Христова, — определил капитан Иохель, знаток археологии, черноволосый и глазастый. — Греческий храм, ваше высокопревосходительство. Видите, каким четким полукругом располагаются камни? Ну, может, не совсем храм, скорее святилище… Но каковы были греческие колонисты, а? Забраться в такую высь…

Как и предполагал Серебряков, пришлось отправить назад всех казаков. Когда разбили бивак на поляне, вдали, усиленные эхом, прокатились несколько выстрелов. Суматошно перекликались гортанные голоса стрелков местной милиции, сопровождавшей теперь экспедицию вместо казачьей полусотни. Еще один выстрел ударил совсем близко.

— Ваше высокопревосходительство! Лазарь Маркович! — послышался голос лейтенанта Стеценко.

Серебряков откинул полог палатки и вышел. В ослепительном сиянии утреннего солнца поляна казалась нарисованной неестественно яркими красками. Выше по склону простирались альпийские луга с неведомым жителям долин пестроцветьем, а еще выше тянулся широкий, играющий фиолетовыми искрами снежник.

С радостным гомоном по поляне двигалась толпа абхазских стрелков — усатые и бородатые лица, башлыки, черные и коричневые чухи, постолы, бляхи поясов, кинжалы и разнокалиберные ружья.

В центре вороной жеребец вытанцовывал стройными ногами с белоснежными бабками, вскидывал сухую маленькую голову, ронял клочья пены и косил испуганным глазом. Серебряков не сразу увидел, что в седле сидит человек, связанный арканом и от этого кажущийся безруким.

Пленника у самой палатки рывком сдернули с седла. Он был молод, почти мальчик; на безусом бледном лице с закрытыми глазами резко выделялись длинные ресницы. Чуха на пленнике была из тонкого сукна. Он открыл глаза, повел узкими плечами, словно преодолевая боль, презрительно и спокойно оглядел тех, кто держал его. Толпа заклокотала яростью.

— Развяжите его, — приказал Серебряков и тут же повторил приказание, потому что милиционеры только переглянулись и пощелкали языками. — Развязать!.

Аркан упал к ногам юноши, он переступил через волосяную петлю и, глядя на Серебрякова, приложил на миг правую руку к груди, губам и лбу. Пленник держался с достоинством, без тени страха.

— Кто он? — спросил Серебряков подбежавшего переводчика. Гул голосов со вспышками гневных восклицаний был ответом. Кто-то ударил кинжалом плашмя по крупу жеребца, и тот вскинулся на дыбы, захрипел.