На суше и на море - 1980

— Никак нет, ваше высокопревосходительство! — бойко ответил писарь и добавил, глухо кашлянув: — Нам радоваться нечему… Потому как баба тут остается, ваше высокопревосходительство. Назад-то скоро будем?

— Скоро, братец, скоро, — сказал Серебряков, подумав, что, видимо, был несправедлив к этому солдату, который в сущности мыслит и рассуждает так же, как и он сам. Но тут же отрешился ото всего окружающего, потому что строки, которые предстояло написать на желтоватой четвертушке бумаги, требовали полной сосредоточенности, хотя и звенели в сознании каждым продуманным за эти часы словом.

«Не могу препятствовать велению долга и совести и потому благословляю! — написал Серебряков торопливо, почти не отрывая пера, словно боялся, что может высказать иное. — Об одном лишь прошу и настаиваю, сын мой: береги себя, насколько это будет возможным».

Вы, поручик, будете в Керчи теперь раньше меня, — протянул он письмо адъютанту и увидел, как мгновенной радостью зажглись глаза офицера. Но не осудил его: недолгое плавание на «Таганроге», конечно же, приятнее марша вдоль берега, от форта к форту. А поручик, хотя и страдал приступами местной изнурительной лихорадки, от выполнения своих обязанностей не уклонялся и на судьбу не жаловался.

— Вручите не мешкая, — продолжал Серебряков. — Зная вашу обязательность, поручик, полагаю это напоминание лишним. Да, у каждого в жизни есть свой перевал… Что?

— Так точно, ваше высокопревосходительство, — машинально пробормотал адъютант.

IV

«У каждого в жизни есть свой перевал…» Эта фраза сложилась в сознании Серебрякова три года назад, когда он решился на столь необычный поход. И он тогда подивился тому, что понадобилось прожить на свете шесть десятков лет и сорок два года прослужить на флоте, чтобы утвердиться в такой несложной в сущности мысли. Может быть, потому, что немало попадалось в этой длинной и нелегкой жизни разных перевалов и каждый из них казался главным. Это естественно, ведь человеку не дано заглянуть в свой завтрашний день.

Каким непреодолимым перевалом казался тот дождливый июньский день, когда восемнадцатилетним нескладным пареньком он остановился перед входом в Севастопольские классы навигации! Сбитые дождями с акаций кисти цветов лежали у обочин, слегка издавая сладкий запах. Какой-то босой малый в клеенчатой матросской накидке вынес из помещения классов ведро с грязной водой и выплеснул ее чуть ли не под ноги Казару Арцатогорцяну. Тот отпрыгнул, выругался по-армянски и тут же смутился. А малый захохотал, откинув стриженую голову, потом наморщил веснушчатый нос и неожиданно чихнул. И тогда засмеялся Казар.

— Чего скалишься? Табак есть? — спросил стриженый. — Нету? Ну, тогда шагай себе! Дядька увидит, он тебе даст — тут чужим делать нечего.

— А я не чужой, — как-то сразу решившись, сказал Арцатогорцян. — Я тут учиться буду.

— Не из черкесов?

— Армянин.

— Армя-ни-ин? — удивился стриженый и даже свистнул тихонько. — Не было еще такого, чтобы на флоте кто-то из вашего брата был!

— Теперь будет, — запинаясь, но старательно выговаривая русские слова, сказал Арцатогорцян и, заметив ухмылку, почувствовал, как кровь бросилась в лицо, как стало жарко глазам.

— Ну, ты, бешеный, — отступил парень и перебросил ведро в другую руку. — Я что, против сказал чего-нибудь?..

Позднее, когда Казар был уже зачислен волонтером в Черноморский флот, они подружились. Никодим Коршаков был здешним, сыном боцмана с одного из кораблей ушаковской эскадры, удостоенного за выслугу лет и отвагу при взятии Корфу личного дворянства. Рядом стояли их койки в казарме, общими были съестные припасы. Впрочем, все в классах старались обзаводиться друзьями: известно, что сообща прожить легче, а никакого пищевого довольствия или там обмундирования волонтерам не полагалось вплоть до окончания трехлетнего курса и зачисления в гардемарины.

Девятнадцать лет спустя в славном деле взятия морским десантом города и крепости Мидия капитан-лейтенант Коршаков был убит турецкой картечной пулей.

А не перевалом ли был февральский день 1820 года, когда на шканцах корвета «Або», стоявшего на Феодосийском рейде, огласили высочайший рескрипт о производстве Лазаря сына Маркова Серебрякова (так он был для удобства произношения переименован во всех документах) из мичманов в лейтенанты? Или в бою под Варной, когда, командуя батареей второго дека правого борта линейного корабля «Париж», он заменил убитого наводчика и одновременно продолжал руководить огнем?.. Серебряков навсегда запомнил ту минуту, когда вице-адмирал Мессер вручал ему крест святого Владимира с бантом — первую его награду. Но эта радость была неизмеримо слабее той, что испытал он в бою, когда осознал, что хорошо выполняет свое дело. И еще врезалось в память, когда весь покрытый копотью, с окровавленной повязкой на голове старший канонир Савелий Перегудов первому протянул ему медную кружку с подкисленной водой.

— Пей же, ваше благородие… Ладно поработали! А мы грешным делом опасались малость…

— Чего ж опасались?

— А того, что не сдержите по младости… Однако ошиблись.