На суше и на море - 1980

Последняя фраза вполне могла быть расценена как скрытый намек на чрезмерную осторожность Карлгофа, на недостаток в нем воинского пыла. И Серебряков даже хотел, чтобы полковник обиделся, вспылил, потребовал объяснений. Тогда появился бы повод высказать ему многое. Но полковник был слишком растерян и лишь криво улыбнулся.

— Конечно, ваше высокопревосходительство. Ведь вы — член Русского Географического общества, а это не только здесь, на Кавказе, но и в столичных кругах немалая редкость.

— К сожалению, это так, — просто сказал Серебряков, сразу потеряв желание о чем-либо полемизировать с этим человеком. Пусть бы он скорее ушел. Ведь потом им придется тесно общаться изо дня в день. Что ж, зато полковник сможет представить Санкт-Петербургу пространный доклад. И может быть, там поймут наконец, что путь, которым следует вице-адмирал Серебряков, наиболее верный из всех в этой бесконечной кавказской войне.

Нет, наверное, не был жизненным перевалом этот предстоящий поход в горы. Скорее продолжением обычной службы, в которой каждый выполняет то, что обязан по должности или призванию. А может, и неразумным был этот поход. Небось полковник Карлгоф, забудь он на миг субординацию, сумел бы доказать всю несостоятельность задуманного плана: шестидесятилетний моряк вознамерился верхом проехать по тропам, где еще не появлялись люди в русской форме, через районы, где население настроено резко враждебно, без достаточной охраны, около двухсот верст только до Маруха… Конечно же, для любого мало-мальски здравомыслящего человека все это представлялось чистейшим безумием. Но только так можно было узнать театр, на котором России предстояло действовать в ближайшие годы. А во имя этой цели любой риск совсем не безумие…

V

Князь Батал-бей Маршани улыбался. Улыбалось его круглое, обрамленное рыжей бородкой лицо с пухлыми красными губами, улыбались по-птичьи круглые, но умеющие мгновенно щуриться глаза. Казалось, улыбалась каждая клеточка его плотного тела, обтянутого коричневой, с серебром черкеской, — солнечные блики вспыхивали на серебре рукояти кинжала, на газырях, канители штабс-капитанских эполет, один из которых был прикреплен несколько криво. И только руки с короткими пальцами, унизанными перстнями, выражали тревогу. Переводчик, похожий в профиль на нахохлившегося грача, сотник Давид-ду едва поспевал за ним.

— Князь говорит: зачем так мало людей? Князь говорит, что если сардар не хочет оставаться в Сухуми, то пусть поживет в Марамбе. Винограда здесь, правда, нет, но зато есть барашки, очень много молодых барашков. А вино доставят из долины…

— Скажи князю, — усмехнулся Серебряков и оглянулся на свой маленький отряд, вытянувшийся цепочкой у начала горной тропы. Сдвоенные вершины Чижоуша и Агыша, покрытые снегом, сияли в голубом небе, как чудовищные сахарные головы. Ниже отсвечивали Доломитовые грани, а еще ниже зеленели леса, кудрявились по ветвистым отрогам. — Скажи князю, что сардар удивлен. Разве долг преданного белому царю князя не в том, чтобы дорога через Цебельду была спокойной? Ведь это отданные его мудрости владения…

— В-вах! — выдохнул князь, выслушав перевод, и руки его хлопнули по полам черкески с такой силой, что те высоко взметнулись. И ноги в сыромятных поршнях и щегольски стянутых ноговицах переступали, словно князю не терпелось броситься танцевать.

— Это не вина князя, положившего свою преданность к ногам белого царя, — тараторил переводчик, клоня голову набок и словно напрягая обращенное к князю волосатое ухо. — Это вина его неразумного брата Эсшау, ныне скитающегося абреком по Цебельде. Неразумный Эсшау говорит, что на мне и на русских кровь его трех братьев! Но ведь сардару известно, что только так я и мог подтвердить свою верность белому царю! И не трех, а только двух братьев я убил по священным законам кровной мести, ведь третьего, Хамил-бея, расстреляли в Сухуме русские…

— Что и говорить, достойный человек, — негромко, но с едкой насмешливостью произнес капитан корпуса топографов Рябов, сидевший на смирной буланой кобыле, тянувшейся к редким травинкам на камнях осыпи. Лицо капитана, покрытое густым загаром, с голубыми глазами и чуть вздернутым носом, оставалось абсолютно спокойным, и не понять было, кого имел в виду штабс-капитан — Батал-бея или его мстительного брата-абрека. Казалось, Рябову совершенно безразличны перипетии княжеской междоусобицы.

Поручик корпуса горных инженеров Абрюцкий, юноша с усами и бакенбардами, которые он завел, чтобы выглядеть старше своих двадцати четырех лет, что-то насвистывал. Адъютант Серебрякова лейтенант Стеценко курил и с любопытством осматривался по сторонам. Похоже, его больше всех увлекала перспектива путешествия через Кавказский хребет, приключения в духе популярного среди молодежи Фенимора Купера.

Полковник Карлгоф держался позади, рядом с полусотней казаков, в седле сидел прямо, по сторонам не смотрел и только поминутно вытирал лоб большим платком.