На суше и на море - 1986

До Азии было, что называется, рукой подать: перемахнул Урал — и на бухарской стороне, в другой части света.

Вот так однажды мы поплыли, я и мои кореши-однокурсники Борис, Виктор. Выбредаем на бережок — какие-то люди, по всему рабочие, расположились на травке. Под кустом — тренога, рейки, топоры, прочее имущество. Шумнули нам: подваливайте, дескать. У них горкой арбузы, дыни. Дары бахчей…

Познакомились, разговорились. Их старшой, большелобый, улыбчивый, предложил: «Подработать хотите, студенты? Дело подходящее…»

Дело было такое: спозаранку на бухарскую сторону, в степь. И — съемка.

Теодолит, да и буссоль тоже на ровном, открытом месте «видят» далеко, промеры большие. Километров за день набегало ой-ой сколько!

А солнце неуемное, степное. Суховей. Еще того хуже — пыльные бури.

«Не дрейфь, хлопцы!..»

Мы подбадривали себя маршами: шли и пели — военные, спортивные. Помогало. Старшой, Кандауров (имени-отчества не помню), вышагивал впереди, ему все было нипочем.

Знали мы о нем немного. Учился, кажется, в Харькове, уже лет десять в лесоустроительных партиях. Захотелось размаха, казахстанской неоглядности…

Его, как и многих других горожан, тянуло к природе. Он ее чувствовал, понимал. Был начитан.

Как-то сорвал стебелек с небольшими перистыми листочками. Размял, понюхал, проговорил раздумчиво: «Солодка, лакрица… Что вам, хлопцы, о ней известно?..»

Что-то было известно — медики как-никак. В Уральске, между прочим, есть завод солодковый, один такой на всю страну.

Кандауров одобрительно покачал головой, сказал:

— Корень солодки используется и в тибетской медицине. А в китайской считается, что он по своему значению не уступает женьшеню.

На зиму работы были свернуты, с Кандауровым мы расстались. Но весной он нас разыскал: «Ну как, хлопцы, продолжим? Набираю команду…»

Близились госэкзамены, надо было готовиться. Кандауров не отставал: «Хотя бы через день…»

Крепко запахло порохом — молодежь уходила на военную службу. Лесоустроительная партия быстро теряла кадры.

Не мог уже с прежней выкладкой работать Кандауров: стало прихватывать сердце. Нередко он отправлял нас за Урал одних; назначал старшего, давал задание — и отправлял…

Мы ждали повесток. Мысленно были уже там, где набирало размах яростное сражение. Все остальное отошло на второй план.

В один из тех дней Кандауров позвал нас к себе запиской. Он скверно выглядел, лежал с горчичником на сердце, но нам обрадовался, посветлел лицом.

«Хлопцы, там на неделю работы, вы должны изловчиться, мобилизоваться, добить участок, — убеждал он нас. — Война не вечна. Люди вернутся и сразу смогут взяться за дело. Какие поднимутся леса! Как это будет здорово!..»

Прошло время — и леса поднялись. Кандауров все верно тогда предсказал. Он был из числа тех мечтателей, что твердо стоят на земле, уповают на человека, его разум и волю…

Управление лесного хозяйства я разыскал на проспекте. И вот что узнал.

Каждые десять лет составляется план лесоустройства, затем сезон за сезоном его реализуют. За послевоенное время в здешних степях посажено лесов десятки тысяч гектаров. Это и леса в пойме Урала, и полезащитные лесные полосы, и лесополосы по берегам каналов, водохранилищ, автодорог, и насаждения на песках, в оврагах, балках, и зеленые зоны вокруг городов, населенных пунктов…

Трудно сказать, кто из нас больше удивился — Софья Васильевна Трофимова, хозяйка строгого кабинета, в котором мы вели беседу, или я.

Софья Васильевна уже много лет работает в отделе пропаганды обкома партии, и разговор у нас с нею был поначалу, во всяком случае, сугубо деловым, официальным. По мере того как мы знакомились, обменивались информацией, характер его менялся — разговор все больше теплел. А кргда выяснилось, что мы в известном смысле земляки, стал почти дружеским.

Софья Васильевна приехала сюда во время войны. Отец, инженер, вскоре умер, сама она долго болела. Перебивалась поденной работой — убирала, мыла полы. Очень хотелось учиться. Поступила в педагогический, месяц прозанималась, пока было тепло. А как дальше? На ногах тапочки, другой обуви нет, пальто никакого… Пошла забирать документы. Разговор в канцелярии услышал преподаватель Григорий Иванович Куликов; он вел курс древнерусской литературы. Спросил: «Ты в профком обращалась?» — «Обращалась, сказали, на всех средств не хватает…» — «Пойдем со мной…» Повел ее в партийный комитет, то есть вела-то его она: Куликов был слеп. «У меня девчонка в беде, надо помочь ей купить одежки. Обязательно надо помочь…» Потом ей: «Институт не бросай, должна учиться. Как ни тяжко — учись…»

Я слушал со всем возможным вниманием. Не могу передать, как интересен был мне этот рассказ.

— Софья Васильевна, — сказал я, — а знаете, кто перед вами? Не угадаете ни за что… Бывший секретарь Григория Ивановича…

Свел нас Яков Михайлович Родя. Подозвал меня на перемене: «Мой коллега из пединститута ищет себе помощника, секретаря, ты бы, наверно, ему подошел…»

Обязанностей — самых разных — было у меня много, но главных — две: читать вслух и писать под диктовку.