На суше и на море - 1987

— А ничего странного и нет, — охотно объяснил Паромов. — Сезонное поселение — и все тут. Как сенокос начнется, так люди и повалят. Народу, как в Китае, соберется! Каждый год так. Травы здесь больно богатые, пахучие… А так большую часть года дома пустуют…

— И зимой тоже? — допытывался я.

— Зимой тоже иногда захаживаем, — улыбался Аким. Медное лицо его с капельками пота на лбу выражало усталое довольство и благодушие. — Зимой-то мы все охотники. Чаи гоняем, радио слушаем, с собаками разговариваем. А надоест в одиночку, встал на лыжи — и домой. Просекой тут всего двенадцать километров до дому-то, а рекой так больше будет, все двадцать набежит…

— И здесь всегда так жили — сезонно?

— Нет! — сказал Аким. — Оседлая была деревнюшка, с колхозом, натуральное хозяйство вели. Много здесь скота держали. А потом поразъехались все: кто в леспромхозе робит, кто в отделении совхозов, а кто и в город подался. Но деревнюшку в обиду не даем. Я вот давече крышу в избе перекрыл. Пойдем-ка покажу…

Чего только не было в этой хоромине! Под одной крышей располагались изба-зимовка, изба-летница, проходной заулок — чулан, светелка, поветь, подполы, клети, кладовки — в два этажа дом! Переходя из одного помещения в другое, я невольно думал: а не придется ли нам в будущем разгадывать секреты русских плотников? Передо мной была постройка, вобравшая в себя многовековой строительный опыт. Ведь суровый климат вынуждал крестьянина строить так, чтобы в холодное время можно было работать, не выходя из дома. Все было под боком, под одной крышей — и слесарная мастерская, и загоны для скота, и огромная, как клубный зал, поветь с запасом сена на всю зиму. Когда-то здесь, на повети, сушились веники, хранились жернова для помола муки, ткацкий станок, плуг с бороной, старенький сепаратор, прялки. Здесь же хозяева делали грабли, направляли косы, сбивали масло, плели корзины, рыбацкие сети, мыли, красили и сушили шерсть. А внизу, под двойным полом, находились хлевы и стойки для скота, и через специальное отверстие сено сбрасывали овцам, коровам или лошади кому сколько требовалось. Не дом, а маленькое предприятие по производству мяса, шерсти и молока!

Работая, «как мера и красота скажут», народные зодчие создали дом-уникум, дом-личность. Все в нем было по-богатырски прочно и по-хозяйски разумно, целесообразно.

— Я вот, к примеру, какой-никакой, а маленько плотник, — нарушил молчание хозяин. Его взгляд скользил по седым, выбеленным ветрами бревнам, по их рубленым, без малейшей зазубрины, торцам. — Многим помогал дома ставить, с разными мастерами якшался, выучку у них проходил. И прямо я вам скажу, без утайки: мне такую домину ни за что не сладить. И товарищам моим тоже, хотя иной может с три короба набрехать. Не обучены мы хоромному строению. Рубим вместо домов кишки какие-то — и ладно. Ни виду, ни тепла!.. Не-е-т! — решительно заявил он. — Выпало у нас ремесло из рук. Видать, уж никогда и не подымем.

— Ну, это вы зря! — возразил я, вспомнив, как в селе Сура любовался строительством новой избы, как золотились на солнце десять срубленных венцов из толстенных, остро пахнущих смолой бревен, которые держались на высоком бетонном фундаменте. Тут же, на участке, были разбиты грядки с луком и редиской, стояли полиэтиленовые теплицы с помидорами. Отдельно на земле лежали готовые наличники — целая гора наличников с резными узорами. На фоне темных, испытанных жарой и стужей сельских построек новый сруб смотрелся как нарядный щеголь. И работало на нем четверо мастеров.

Паромов выслушал меня с иронической улыбкой.

— Так то избу рубили, а не дом! Понимать надо! — воскликнул он. — Настоящий дом — этот, к примеру, — он из двух самостоятельных изб состоит, и каждую отдельно ладили. А соединяет их передызье — сени, по-вашему. Обе избы на подклети подняты, и под ними подполы и погреба оборудованы. А не хочешь подполы и кладовки иметь — можно на их месте жилые комнаты соорудить и окошки прорезать. У меня ведь тоже нижняя комната есть, да нынче я ее старыми вещами занял. Для жилья места и так хватает. — Он снова воодушевился, вошел в прежнюю роль. — А парадные окошки на одиннадцатом венце рубили, и на третьем этаже светелку делали с выходом на балкон. А балкон-то весь прорезной был, над ним еще, под самой кровлей, райский сад рисовали. Живопись, может, и не ахти какая, а весело. Цветы там всякие, виноградные гроздья, утки. А по бокам львы чудные стоят, вроде как сад сторожат. — Аким рассмеялся. — Для кого, может, и львы, а по мне дак больше на котов смахивают. Есть, знаете ли, такие коты, которые мышей не ловят, а все норовят на старой печи отлеживаться…

Раньше-то как работали? — продолжал он. — Все брусья, все доски и лемехи — да что там лемехи! — все узорочье одним топором наводили. Как будто пилочкой пропиливали или лобзиком каким. На Пинеге у нас сказывали: «Не можешь сделать топорища — не можешь и жениться». Топор всему делу голова!..