На суше и на море - 1987

Крупский долго читал пергамент, потом просто рассматривал его со всех сторон, видно, впервые держал в руках столь важный документ. Возвратив пергамент Резанову, он долго еще молчал, потом наконец произнес:

— Я немедля снесусь с губернатором Камчатки генерал-майором Кошелевым, полагаю, он примет правильное решение в таких необычных обстоятельствах. Пока же, не имея на то полномочий, не волен я заключать под стражу капитан-лейтенанта флота и кавалера. Да и, правду молвить, — Крупский неожиданно улыбнулся, — содержать под стражей кого бы то ни было здесь нет никакой надобности. — Майор обвел широким жестом окрестные сопки, бухту с замершей на ее зеркальной глади «Надеждой», грузы с которой матросы уже принялись перевозить на берег по распоряжению Ратманова. — Видите, господа? Бежать здесь некуда, да и не на чем.

Тягостное молчание, сменившее радостное оживление встречи путешественников, нарушил взволнованный голос Крузенштерна:

— В обстоятельствах сих не имею более ничего делать, как только отправить канцлеру Румянцеву и морскому министру Мордвинову мое прошение об отставке. С фельдъегерской почтой!

Он демонстративно удалился в дом майора Крупского. Но странное дело, несмотря на столь неприятное происшествие, вскоре опять послышались шутки, смех. А вечером в самом поместительном комендантском доме состоялось шумное застолье, начались танцы. Приход «Надежды» на Камчатку и моряки, и гарнизон крепости справедливо расценили как событие во всех отношениях знаменательное.

Праздничное настроение застал и спешно приехавший в Петропавловск из Нижнекамчатска генерал-майор Кошелев. Встревоженный сообщением Крупского, он очень спешил. Но здесь, в Петропавловске, вздохнул с облегчением. Умудренный житейским опытом, Кошелев сразу понял суть конфликта. Допущена ошибка! Двум лицам доверено решать судьбу столь важной экспедиции, и каждый понимает свои права по-своему. И Кошелев постарался направить силы и энергию обоих руководителей на то, чтобы как можно лучше подготовиться к плаванию в Японию. Этому же посвятил и собственные помыслы. Туго, очень туго с продовольствием на Камчатке, но экспедиции нужна отменная провизия, особенно мясо. И Кошелев распорядился доставить в Петропавловск откормленных бычков. Он же рекомендовал черемшу и хвою как отличные противоцинготные средства.

Здесь, на Камчатке, произошел крутой поворот в жизни Лангсдорфа. Перед отправлением «Надежды» в Японию его пригласил камергер Резанов. Он приступил к делу со свойственной ему прямотой.

— Не смею ценить ваших ученых талантов. Но основательность ваша в заключениях вкупе с предприимчивостью особливо мне по душе приходится. Кроме природного немецкого владеете вы французским, аглицким, латинским языками. Сверх всех этих талантов вы и медик практический…

Лангсдорф поморщился, он не любил разговоров о своей особе и хотел было об этом сказать, но Резанов остановил его жестом.

— Все это я, господин Лангсдорф, говорю для того только, чтоб понятны стали мотивы моего предложения стать одним из членов дипломатической нашей миссии, на благополучный исход которой я уповаю. Ведь ежели торг с Японией открыть удастся, надобно будет там надежного и знающего человека оставить.

Лангсдорф колебался. Дипломатическая миссия! А как же быть с целыми ящиками собранных им коллекций? Кто сможет разобрать, распределить и классифицировать все это? Никто! Но какой-то тайный голос твердил, что именно поприще дипломатическое поможет ему в его будущих дальних странствиях, без которых истинному натуралисту не обойтись. Подумав, Лангсдорф согласился на предложение посланника.

Так волонтер экспедиции получил — пока еще неофициально — чин надворного советника и постоянное жалованье — три тысячи в год, словом, перешел на русскую службу.

…Разбиваясь с пушечным грохотом о борт, волны наносили страшные разрушения. Они сорвали левую кормовую галерею, и вода хлынула в капитанскую каюту, залив ее на три фута. Поплыли карты, книги, записи. Корабль с оголенными мачтами носило вблизи скалистых берегов. И вдруг настал полный штиль, даже небо прояснилось. «Вот он, глаз тайфуна», — подумал Крузенштерн. Он стоял у штурвала с четырьмя рулевыми. Все были крепко обвязаны страховочными линями, чтобы не смыло в море.

Воспользовавшись кратковременным затишьем, Крузенштерн приказал поставить зарифленную штормовую бизань, дабы хоть немного держаться к ветру. Но возобновившийся шторм тут же сорвал ее. Мачты угрожающе раскачивались, и команда с топорами в руках была готова обрубить ванты, если мачты рухнут. Потерявшую всякое управление «Надежду» несло прямо на скалы японского острова.

— Эх, поставить бы хоть стаксель, — проговорил Крузенштерн. Отдавать приказания было уже бессмысленно. Его с трудом слышали сквозь ужасающий рев ветра даже стоящие рядом рулевые.