На суше и на море - 1987

Но вот двое из них, Филипп Харитонов и Ефим Степанов, цепляясь за что только можно, поползли к мачте. Как удалось им взобраться на рею и закрепить парус, одному богу известно. Тысячу раз их должно было унести в поднебесье и швырнуть в кипящие волны. Но вот парус закреплен. «Надежда» рванулась в сторону, словно норовистый конь, почувствовавший шпоры. Никто не успел заметить, как лопнул и исчез парус. Это произошло мгновенно. Но дело уже было сделано — корабль отвернул от скал и несся теперь в открытое море.

С рассветом жуткий вой стихии стал понемногу ослабевать, ветер переменился, тайфун унесся дальше к северу. Крузенштерн спустился в свою каюту и, не в силах даже собрать промокшие карты, тут же заснул крепчайшим сном.

Когда он снова появился на палубе, здесь уже вовсю кипела работа. Под руководством Ратманова повеселевшие матросы чинили, убирали, чистили. Перед прибытием в японский порт Нагасаки судну после опустошительного тайфуна надлежало придать должный вид.

У фальшборта стоял Резанов, зябко кутаясь в подбитый мехом плащ. Глаза на измученном лице лихорадочно блестели.

Крузенштерн подумал о том, что если им, морякам, привыкшим к штормам и шквалам, нелегко, то каково сугубо сухопутным людям. Но что значат эти испытания! Они позади, и вот теперь, чудом избежав гибели, корабль у берегов загадочной страны, о которой ходят самые невероятные рассказы. Ради таких вот мгновений можно претерпеть любые лишения, преодолеть даже неверие в собственные силы.

На палубе показался надворный советник Фос, имевший еще более измученный вид, чем Резанов. Ну этого-то жалеть нечего!

Крузенштерн подошел к нему и, указывая на работающих на палубе матросов, проговорил холодно:

— Господин Фос, вот эти самые служители, коих вы бездельниками почитаете, нынче спасли и вашу, и мою жизнь.

Обычно надутое высокомерием лицо надворного советника сейчас выглядело сморщенным, посеревшим. Он ничего не ответил, лишь оглянулся на Резанова. Тот подошел к Крузенштерну.

— Господин капитан, — быстро проговорил камергер, — прошу собрать на шканцах экипаж судна.

Через полчаса он появился на палубе вновь, уже затянутый в мундир. Перед строем моряков стояли офицеры. Корабль успели привести в порядок, палубу надраили до блеска.

Резанов остановился в нескольких шагах от моряков. Море все еще сердито швыряло вверх клочья пены, близкий берег напоминал о себе лентами плававшей на поверхности морской капусты, протяжными и тоскливыми криками чаек.

— Россияне! — начал Резанов. — Обошедши вселенную, видим мы себя наконец в водах японских. Любовь к Отечеству, искусство, мужество, презрение к опасности смертельной — суть черты, изображающей российских мореходцев. Вам, опытные путеводцы, — повернулся он к Крузенштерну и другим офицерам, — принадлежит теперь благодарность соотечественников.

Нет, никакой напыщенности в этих словах не было. Посланник говорил искренне. Совместно перенесенные испытания сближают людей, в этом Крузенштерн убеждался не раз.

— Вам принадлежит благодарность соотечественников, сказал я, — продолжал посланник. — Этого мало. Вы стяжали уже ту славу, которой и самый завистливый свет лишить вас не в силах…

Надворный советник подал посланнику один из его изящных ларцов. В нем оказались медали на шелковых лентах. Резанов вручил их морякам.

И вот якоря «Надежды» покоятся на дне Нагасакской бухты. Россияне с любопытством рассматривают каждую деталь незнакомого пейзажа. Что их ждет в этой стране? Но увы! Японцы разрешают съехать на берег только посланнику со свитой. Их размещают в доме, огороженном со всех сторон, с единственным выходом прямо к морю. Стража неусыпна и неумолима.

Порох, ядра, личное оружие офицеров отобрано. Никому из экипажа не разрешается ходить на шлюпке по бухте, даже возле корабля. А голландские купцы чувствуют себя вольготно. Медленно текут дни, еще медленнее движется скрипучий воз переговоров: японские низшие чиновники докладывают обо всем высшим, не пропуская ни одной иерархической ступеньки.

Но можно наблюдать и с борта корабля, что делается на берегу и в гавани. А состояние атмосферы и воды всегда доступно измерительным инструментам. Впервые проводятся в Японии столь обширные и точные метеорологические наблюдения. Офицеры и ученые составляют словарь японского языка. Записана первая сотня слов, вторая, третья…

Лангсдорф живет на берегу, как и все члены посольства. Но о своих ученых трудах не забывает ни на минуту. Японец, доставляющий провизию, согласился приносить рыб, выловленных в здешних водах. Оказалось потом, что за долгие зимние месяцы ученый описал четыре сотни рыб, принадлежащих к полуторастам видам.