На цыпочках

Я тоже, оскорбленный, остановился.

— А с чем же тут соглашаться?! — крикнул я.

— Как с чем? — сказал полковник. — Со всем.

— А если это не так!

— Не так? — сказал полковник. — Не тонок, не чуток, вообще грубый солдафон. Так? — спросил полковник. — А вы знаете? — громко заговорил полковник. — Знаете ли вы, что думал этот грубый солдафон, стоя там, на холме? Знаете ли вы это? — спросил полковник, указывая стеком назад, на холмы. Его тонкие губы дрожали. — Знаете?

Я сказал, что не знаю.

— А что я сказал себе, стоя там, на холме?

Я сказал, что и этого не знаю.

— Полковник Шедов! — крикнул полковник Шедов.

Я вздрогнул.

— Не бойтесь, — тяжело сказал полковник, — это свое, личное. Наболевшее! — крикнул он.

Я опять вздрогнул.

— Пойдем, — устало сказал полковник.

Мы пошли. Полковник на ходу достал портсигар, на ходу закурил и снова остановился.

— Так вы хотите знать? — спросил меня полковник.

— Что — знать?

— О чем я думал там, на холме, и что я сказал себе.

— Да, конечно, если можно, полковник.

— Полковник Шедов! — думал я, стоя там, на холме. — Полковник Шедов, — сказал я себе, — вон там, в долине, среди холмов, стоит интеллигентный человек. Он нуждается в вашей помощи, полковник. Так идите же и помогите ему. Вот что я говорил себе, стоя там, на холме.

Полковник достал белоснежный платок и вытер пот со лба.

— Теперь вы видите? — сказал полковник. — Видите, как вы неправы насчет тонкости?

Я не спорил, хоть я и не имел в виду тонкости.

— А кто заставил меня так поступить? — уже спокойнее спросил полковник. — Кто или что? Да никто и ничто, — ответил полковник. — Совесть, — убедительно сказал полковник, — совесть меня заставила так поступить. Совесть плюс солидарность. Два эс.

Полковник сделал стеком решительный жест, и мы двинулись дальше. Полковник шагал, молча и не глядя на меня: было видно, что он на меня обиделся.

— Полковник, — сказал я, — вы не подумайте: я вовсе не против десанта: я не против морального облика, я только...

Полковник на ходу взглянул на меня, горько улыбнулся.

— «Только!» — саркастически сказал полковник. — «Только!» — повторил он. — А вы выстрадали себе моральное право на это «только»? Странное дело, — сказал полковник, — искусство, политика и десант — три отрасли, в которых каждый считает себя знатоком. Почему? — на ходу развел рукой и стеком полковник. — По какому праву? Что бы сказали вы, если бы я принялся учить вас основам вашей профессии? Молчите? — сказал полковник. — А я вам скажу: вы просто посмеялись бы надо мной и были бы правы. А вы? На каком основании вы беретесь судить наши дела? Что вы знаете о нас, о наших задачах, о наших сложностях? Да знаете ли вы хотя бы, что такое опасность?

— Конечно, полковник, не в такой степени, как вы, но все же...

— Не-э-эт, — показал стеком полковник, — вы не знаете, что такое опасность, не знаете. И знаете почему? — спросил полковник. Увидев, что я не отвечаю, полковник ответил сам: — Потому, что вы во всем видите исключительно дурную сторону. Вы обобщаете, — сказал полковник, — не нужно обобщать.

Опасность! — вдохновенно сказал полковник. — Опасность — это такое чувство, такой момент... это свист пуль, вой снарядов, разрывы гранат, это бешеный пульс, это стократно усиленное ощущение жизни, когда все, все на свете собирается вместе, чтобы вспыхнуть в едином мгновении, — это... э-э-э...

— Самость? — подсказал я.

— Да, — сказал полковник, — вот нужное слово, именно самость, — сказал полковник, стараясь попасть в ногу, — самость.

— Вы экзистенциалист, полковник? — спросил я полковника.

— Немного, — ответил полковник, — немного экзистенциалист, как все военные. Впрочем, это неважно, — сказал полковник, — вы не увлекайтесь, — ему все никак не удавалось попасть в ногу. — Не увлекайтесь — я вовсе не это хочу сказать. Я об этом так, между прочим, a propos, по-французски говоря. Я собственно не о феномене опасности, я в другом смысле, я вообще. Это для вас — самость, а для нас... для нас это обычная жизнь. Будни, понимаете? — значительно сказал полковник. — Подвиг, превращенный в будни. Нет, скорее, будни, превращенные в подвиг, — поправился полковник. — Вот так, — сказал полковник. Ему, наконец, удалось попасть в ногу. — Будни, превращенные в подвиг. А? Как это звучит! — сказал полковник. — Постоянное, ежедневное преодоление себя, — сказал полковник, — и других, — добавил он.

Полковник некоторое время задумчиво шагал. Я тоже некоторое время задумчиво шагал.

— А во имя чего? — внезапно воскликнул полковник. — Во имя чего?

— Что — «во имя чего», полковник? — спросил я.

— Ну, во имя чего все это: подвиг, будни... преодоление?.. — спросил полковник.

Я сказал, что совершенно с ним согласен, что мне это тоже кажется нелепостью.

— Как! — остановился пораженный полковник. — Идея мира и безопасности кажется вам нелепостью?

— Нет, почему же, полковник? — удивился в свою очередь я. — Разве я сказал что-нибудь против безопасности? Напротив, я — за. Поверьте, я еще там, когда шел, то же самое думал. Мне очень дорог мир.

— Дорог? — сказал полковник. — Вам — дорог. А нам? Десанту?