На цыпочках

И я решил показать им эту поразившую меня вывеску, и я показал. Я показал им это жестом, и они, конечно, сразу поняли, потому что глухонемые прекрасно понимают язык жестов: можно сказать, что они понимают язык жестов, как никто. Выражение на их лицах было совершенно одинаковое, когда я показал им ее. То есть они сначала остолбенели, а потом у них появилось одинаковое выражение, и по тому, как менялось это выражение, я видел, какие чувства их обуревают и что они при этом испытывают. Было очевидно, что им это неприятно. Потом они посмотрели на меня, друг на друга, потом опять на меня и вдруг быстро и возмущенно заговорили.

Нет, я не хочу сказать, что они заговорили словами — было бы по меньшей мере странно ожидать этого от глухонемых — конечно, они заговорили на своем языке, то есть руками: они так и замахали этими своими руками друг перед другом, и хоть я не понимаю этого языка, как, впрочем, и любого другого языка кроме родного, отечественного, но общий смысл мне был в какой-то мере доступен, и я видел, что они потрясены таким решением неведомой администрации, а может быть, и кого-нибудь еще, не меньше, чем я. Я понял также, что они не спорят между собой, хотя их беседа, насколько я мог об этом судить, и была очень темпераментна, но постепенно вырабатывают общую позицию, можно даже сказать, единое мнение по этому волнующему нас всех вопросу, и это мнение, несмотря на возможное расхождение в истолковании причин такого странного явления, в целом вырабатывается как отрицательное. Их бурная и разнообразная жестикуляция откровенно выражала крайнюю степень негодования и даже, скажу больше, ненависть и презрение к тем, кто на такое способен. Так они долго размахивали своими руками, наверное, около нескольких минут, потом один из них, тот, который меньше был похож на француза, а может быть, совсем не похож, повернулся ко мне и жестами спросил меня, что я об этом думаю. Я понял его правильно и тоже жестами изобразил свою растерянность, а также, что я, как и они, потрясен.

— Зхъ-чъм? — недоуменно спросил глухонемой товарищ «француза».

— Хм... — ответил я и опять показал им, как я поражен.

— Нъл-зха, — сказал второй, похожий на француза, и резким жестом подтвердил свои слова.

— Это у-жас-но, — сказал я.

— Нъл-зха, — снова повторил якобы французский глухонемой и, задумавшись, стал смотреть куда-то вниз.

— Может быть, имеет смысл написать протест? — спросил я, забыв, что они не могут меня услышать.

Второй глухонемой, тот, который был не похож, вопросительно наморщил свой лоб. Я раздельно повторил губами слово «протест» и показал ему на своей руке, что я пишу. Похожий глухонемой вышел из своей недолгой задумчивости, и я также и ему словом и жестом повторил, что, может быть, стоит заявить о своем несогласии, на что он ответными жестами выразил, что, возможно, это и принесет какую-нибудь пользу, но потом подумал и показал, что сильно в этом сомневается, и вообще, тут что-то не так. Второй подтвердил его сомнения, и мы все снова на некоторое время задумались, затем, когда это время прошло, глухонемой шумно вздохнул и махнул рукой. «Француз» еще немного подумал и вдруг улыбнулся, показывая тем самым, что раз мы в этом разобраться не можем, то, может быть, до поры до времени и не ломать себе над этим голову.

Вместо этого он вытянул руку вперед и предложил мне монетку, которую он, видимо, приготовил еще раньше, чего я, занятый мыслями и разговором, тогда не заметил.

«Зачем мне монета? — подумал я. — Ведь мне никуда не надо звонить», — я вопросительно посмотрел на него.

Но он, улыбаясь, продолжал протягивать мне монету.

«Ах, это, наверное, им надо звонить, — не сразу догадался я, поскольку, занятый своими текущими мыслями, временно забыл, что глухонемые не слышат. — Ну конечно, они ведь не смогут услышать ответа по телефону, а им, вероятно, надо кого-нибудь вызвать или что сказать, может быть, передать что-нибудь... Я, видимо, в данном случае нужен им как переводчик, конечно...»

— Позвонить? — спросил я глухонемого и прижал к щеке кулак, будто я держу телефонную трубку.

Похожий на француза с улыбкой же, но отрицательно покачал головой, показывая, что звонить не надо.

— Нът, — сказал он и отрицательно покачал головой, — држхт.

Он другой своей рукой разжал одну из моих рук — не занятую котом, — повернул ее открытой ладонью вверх, а на ладонь он положил свою монетку.

Држхт.