Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

По окончании обучения нас переодели в новое обмундирование и отправили в Белоруссию, где уже заканчивалось ее освобождение. Поразило, конечно, что вся республика была в руинах, а выжившее население жило хуже нищих… В запасном полку мы не задержались, нас сразу отправили на фронт. Вместе с друзьями, Толя Лубинец из моего двора, Саша Гнатышин, Коля Сухопяткин, всего нас было четверо одесситов, попал я в третью минометную роту 339-го стрелкового полка 120-й гвардейской дивизии, 3-й ударной армии 2-го Белорусского фронта.


– Вам опытные солдаты помогали освоиться?

– Кому? На фронте детей нет. Там есть команды, которые нужно исполнять. Постоянный тяжелый труд и опасности. Каждый день, каждую минуту ты подвергаешься опасности быть убитым… Даже когда идешь справлять «естественные надобности», не знаешь, вернешься ли живым.


– Какой транспорт был в вашей роте?

– Кроме двух повозок, но они обычно были загружены минами, никакого другого транспорта в нашей минометной роте не было, поэтому со стволом миномета на плечах, с этой дубиной, которая весила девятнадцать килограммов, вместе с пехотой, потопали мы по Белоруссии и Польше. А я ведь был совсем пацан, весил 51 кг… В расчете было пять человек: трое несли части разобранного миномета, а еще двое несли по несколько мин. Связывали их ремнями за стабилизаторы, вешали через плечо, но сколько мы их могли унести, ведь каждая из них весила почти по пять килограммов. Зато стреляли ими… Помню, что при артподготовке в последнем наступлении мы за 10 минут из нашего миномета выпустили сто шестьдесят мин!..


– Бывало, что при таком беглом огне кидали в ствол одну за другой две мины?

– В нашей роте таких случаев не было. Заряжающий ставил ногу на станину и чувствовал, когда мина вылетала.


– Люди каких национальностей были в вашей роте?

– Мы были так воспитаны, что нам было все равно, кто какой национальности. Всем бойцам была поставлена задача, все обязаны были ее выполнить, и нам просто некогда было думать, кто какой национальности. Состав роты был весьма пестрый, но основу составляли славяне, много было белорусов, так как пополняли людьми с освобожденных территорий. Саша Ширинов был из Средней Азии, но откуда точно, я не знаю. Говорят, у нас в дивизии простым стрелком воевал один еврей, и мы все шутили, что нужно устроить экскурсию и сходить посмотреть на него. Было несколько офицеров-евреев: начхим, начфин. Среди врачей в госпитале и медсанбате большинство было евреев.


– Вы помните свой первый бой?

– Там были постоянные бои, которые не прекращались, и поэтому они слились у меня в памяти в один постоянный бой. Конкретных эпизодов именно первого боя я не помню. Мы заканчивали освобождать Белоруссию, в Польше с ходу форсировали р. Нарев в районе г. Ружан, захватили плацдарм, и на этом самом Ружанском плацдарме мы были с сентября 1944 по январь 1945 г. Запомнился, конечно, эпизод, когда 12 октября 1944 г. возле хутора Поникев Вельке нашу минометную роту фактически уничтожили. Мы тогда вели бои по расширению плацдарма. Наша авиация к тому времени господствовала в воздухе, и это притупило нашу бдительность. Наша рота, а нас было 4 офицера, старшина и 29 солдат с 6 минометами, остановилась за каким-то бугром. Отстрелялись по немцам, и образовалась пауза. Вместо того чтобы, следуя требованиям устава, окопаться, солдаты начали отдыхать, некоторые разбрелись, а наш старшина бегал с криками: «Я подстрелил зайца, поджарить бы его». Наши командиры тоже, вместо того чтобы думать о своих солдатах, думали только о том, как бы приготовить зайца. И в этот момент налетели два немецких самолета, кажется, это были истребители-бомбардировщики «Мессершмитты-110». Вначале они сбросили кассетные бомбы, а потом обстреляли нас из пушек и пулеметов. Из всей роты невредимыми остались только восемь человек, остальные были ранены или убиты… Тяжело ранило моего друга Колю Сухопяткина, но он остался жив. Весь наш комсостав бросился в одну яму, но на них обрушилась стена, и их просто забило большими камнями, из которых в тех местах сооружают все постройки… Нас, уцелевших, отдали в пехоту, и целый месяц я воевал простым пехотинцем. Чему научила меня эта история? Что не нужно пренебрегать различными инструкциями, а тем более военными уставами. Ведь они пишутся на основе многолетнего опыта, и написаны фактически кровью.


– При каких обстоятельствах вас ранило?

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное