На войне как на войне. «Я помню»

Пятиэтажное здание госпиталя, бывшей школы, было переполнено страдающими людьми. Поначалу мне не давали никакой надежды, что я буду ходить. Один врач мне так прямо и сказал: «Парень, готовься к самому худшему…» А таких инвалидов сразу после войны были миллионы, всем им помочь не могли, и поэтому их основная масса спилась и погибла в первые послевоенные годы… Помню, что инвалидов без рук и без ног называли «самоварами»… И так мне обидно стало! Я ведь был совсем пацан 18 лет, даже не брился еще тогда, жизни совсем не видел и не знал… Врачи мне помочь не могли, так, кормили, перевязывали, конечно. И что тут сработало: тяга к жизни, какая-то генетическая память? Я не знаю, но эти слова врача меня задели и подстегнули. Ведь я толком и не учился еще, знаний, тем более в медицине, не было, что такое мануальная терапия и даже массаж в то время не знал. Но я, сначала превозмогая боль, научился сидеть, а потом стал мять, сейчас бы сказали массировать, свои ноги. И как оказалось, что интуитивно я стал делать именно то, что мне помогло. Мои многочасовые сеансы «массажа» стали давать результат: вначале я смог пошевелить пальцами, а потом постепенно чувствительность начала возвращаться к моим ногам. Кое-как я начал ковылять, но к моменту выписки уже ходил с палочкой. Так я фактически сам поставил себя на ноги. Система физических упражнений, разработанная мною тогда, помогла мне прожить полноценную жизнь. Занимаюсь я по ней ежедневно.

Там был еще один эпизод, который породил во мне желание жить. Когда нас только привезли в Уфимский госпиталь, то раненых сначала мыли. Происходила эта процедура так: в одной хорошо протопленной комнате десяток молодых здоровых девушек, совершенно обнаженных, только в небольших клеенчатых передничках, отмывали раненых от окопной грязи, срезали старые повязки и промывали раны. Я достался молодой чернявой украинке Оксане, вижу ее как сейчас.

До сих пор не знаю, с умыслом или нет была продумана эта процедура, но молодые, горячие тела этих девушек, их ласковые руки вернули многим раненым желание жить…

– Вам не казалось, что мы побеждаем с неоправданно большими потерями?

– Это все вранье тех, кто хочет переписать историю. Это идеологическая диверсия врагов Советского Союза против нашего многонационального народа, против народной Победы. Кто хотел бы, чтобы мы подняли руки и сдались на милость победителя. Тех, кто смеет говорить, что сейчас бы мы пили баварское пиво… Любая война не обходится без потерь. Вот я вам рассказал, как разгромили нашу минометную роту, но ведь это была ошибка конкретных командиров. Были и другие ошибки, много ошибок, но чтобы людей сознательно «гробили», такого не было, я лично не видел, у нас командиры были грамотные. А солдат жалеть нельзя, если жалеть солдат, то никогда не победишь.

– Вы сами хоронили погибших товарищей?

– Что вы, у нас же был приказ: только вперед, не останавливаться и ни на что не отвлекаться. Поэтому мы уходили, оставляя наших товарищей… Помню, когда мы только поднялись в наступление, тяжело ранило осколком в живот Сашу Гнатышина. Бедный, как он кричал… А у нас приказ – «Вперед!» Больше я моего друга не видел, ранение у него было тяжелейшее… А обязанности похоронной команды обычно исполняли музыканты из полковых оркестров. Иногда они давали концерты, но в основном занимались тем, что хоронили погибших солдат. Когда меня везли раненого в медсанбат, я видел целые «снопы» из наших убитых, подготовленные к захоронению…

– А вообще бывали такие концерты, удавалось как-то отдохнуть?

– Да, нас регулярно заменяли, отводили с переднего края. Устраивали баню: давали шайку горячей воды, кусочек мыла. Вшей у меня не было никогда, за этим очень следили. Иногда наш строй внимательно осматривали женщины из санбата, это, кажется, называлось формой 20. Нижнее белье нам заменяли, так как возможности его постирать у нас не было. И обычно тут же был какой-то концерт, один раз даже кино показали. А вообще, женщин на переднем крае мы почти не видели, поэтому когда какая-нибудь и появлялась, то солдаты сразу начинали кричать: «Воздух!».

Еще был интересный случай в Польше, один раз нам выдали деньги, причем злотые, и единственный раз на фронте мы сыграли в карты, и я, совсем не любитель этого дела, у всех выиграл. Этих злотых у меня были полные карманы.

– Вы воевали и артиллеристом, и пехотинцем. Чья доля тяжелее?

– Пехоты, конечно, но я себя от нее не отделяю. Ведь мы, батальонные минометчики, шли сразу за ней и были фактически ее частью. Что нас разделяло, метров сто-двести? Так что мы так же страдали, и так же рисковали. А в пехоте было так, три дня наступления, и часть отправляется на переформировку…

– Вы не хотели перейти служить в разведку или танкисты, например?