Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

Летом пошел в партизаны.


– Как это получилось, как вы на них вышли?

– Случай был очень интересный. Как в сказке. В наш дивизион попал приписной состав. Среди приписного состава были рядовые солдаты и офицер. Тоже лейтенант, участник Гражданской войны, друг моего отца. Председатель одного из наших колхозов. Когда в окружении были, и воевали уже не как артиллеристы, а как стрелки, этот Кочан Василий Васильевич в память об отце меня все время берег. Потом мы с ним в лагере в Кременчуге встретились. Когда я бежал, около Мозыря в одну деревню зашел перекусить. Просить не надо было – люди понимали. Везде относились очень хорошо. Помню, на Украине: «Что хочешь, детина?» – «Насыпай, хозяйка!» Везде помогали. Встретил одного человека, разговорились, я сказал, что сам из Лепеля. Он говорит: «Тут тоже шел из Лепеля. Пожилой, с корзиночкой, в полушубке». Сразу подумал, что это Кочан. А где остановился? В том доме. Пошел – точно он. Мы с ним пошли. Шли несколько дней. Перед Бобруйском зашли в один дом вдвоем. Там была женщина, видимо, учительница. Начитанная, эрудированная. Разговорились. Откуда, что, где немцы. Ведем разговор: «Посидите, я сейчас приду». Она вышла. Там перегородка. Открывается дверь, оттуда выходит мужчина: «Хочу вас порадовать». – Знаете, прошло столько лет, а я не могу спокойно говорить об этом (плачет. – А.Д

.). – «Немцев погнали от Москвы! Полный разгром! Тут будут большие дела. Развертывается массовое партизанское движение. Предлагаю вам два варианта. Если ослабли, не можете идти – оставайтесь, найдем жилье, работу, потом будете вместе с нами. Если есть силы, лучше идите домой. Вы лучше знаете свою местность, людей – там вы больше принесете пользы. Посоветуйтесь». Решили – пойдем домой. Мы с ним шли и в предпоследний день опять разошлись. Он зашел в один дом, я – в другой. Говорит: «Иди, я тебя потом догоню». Он крепче меня был. Кто-то прошел, подумал, что это я. Стал догонять. Я зашел в дом, где он останавливался, мне говорят, он уже ушел. Он крепче, на сутки пришел домой раньше. Он председатель колхоза, член партии. У него были друзья, но были и враги. Кто-то донес. Из их деревни были полицейские, больше 20 человек. Из нашей деревни ни одного, кроме Аркадия. Через неделю его арестовали и расстреляли. Пусть бы он остался в Могилевской области. А тут на месте погиб.

Я стал идти запутными дорогами. На Украине села большие, не такие, как в Белоруссии. Несколько сотен дворов, несколько улиц. Утречком встал, еще не завтракал. Меньше немцев, пойду. Подхожу, солнце встает. Женщина пожилая: «Сынок, не иди сюда. Немцев полно». – На Украине всех русских зовут «москали». – «Один москаль шел, немцы его били, сказала, что мой сын, его отпустили. Мне больше не поверят, что второй сын». Она одного спасла человека и караулит, чтобы другой не попал! Прошел благополучно. Люди очень тепло относились! Тут недалеко от нашей деревни, километров 35. Зимой шел, мороз, декабрь. Впереди кто-то едет на лошади. Останавливается, стреляет. Может, немцы или молодежь какая. Они останавливаются, я спрячусь. Они поехали, я иду. Видно, на горке впереди большая деревня. Думаю, там переночую. Они проехали, я их не вижу. Не доезжая той деревни, еще одна деревушка, поперек дороги. Иду, справа домик небольшой стоит, кто-то стучит. Посмотрел, машет рукой. Подхожу к окну. Показывает, иди в дом: «Кто ты, я знаю. Кто впереди тебя ехал, ты не знаешь, – это начальник полиции. Если попадешься – живьем кожу сорвут. Не бойся. Лезь на печку». Уснул. Разбудил, покормил меня. А там, где я думал ночевать, там был немецкий гарнизон. Он меня обвел стороной. После войны волей судьбы недалеко от этой деревни я работал директором школы. Я спросил, как его зовут. Думаю, надо сходить к старику, сказать ему спасибо. Купил сувениры, взял водку, сел на велосипед и поехал. Приезжаю туда: «Здравствуйте». – «Здравствуйте. А кто таки ты будешь?» – «Я в 1941 году проходил. Вы меня спасли». – «Эй! Да что я тебя одного спас?! Заходи домой!» Позвали людей. Достал окорок. Самогонки принес. Просидели целый день, вспоминали. Я не большой любитель водки, а там выпил порядочно. Сел на велосипед, еду обратно, абсолютно не пьяный. Иногда рюмочку выпьешь, чувствуешь опьянение. А там такое настроение, взаимопонимание, добрые мысли – подбадривают человека. Держали потом с ним связь. Сын его работал в нашем городе, его придавило насмерть. Потом и старик умер. Хороший старик.


Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное