На высоте птичьего полёта

— А-а-а… — протянул я, словно что-то сообразил, а сам исподтишка наблюдал на ней. Нравились мне её манеры, особенно, как она проводила помадой по губам; напомнила она мне мою Наташку Крылову. Глаз нельзя было оторвать. — И что?

— А он найдёт и убьёт тебя! — зачем-то мстительно добавила она, поводя губами так, чтобы помада легла равномерно, и поправила на себе сиреневую кофточку в блёсках, с какими-то там рюшечками и складочками, за эстетизм которых я не отвечал.

Мстительно — чтобы сбить с толку, подумал я и упростился до безобразия, то есть всецело доверился ей, засунув чувство самосохранение себе в одно место — в самый глубокий карман, который имел на все случаи жизни.

Но Валесса Азиз и так была хороша, даже в съехавшей на плече кофточке, и я поймал себя на том, что неприлично долго, как, впрочем, и те из зала, пялюсь на неё.

— Отвернись! — потребовала она одним взглядом.

— Почему?

— А то я помаду проглочу! — агрессивно объяснила она.

— По-моему, он тебя бил, — напомнил я ей правду жизни и понял, что она меня раскручивает на азарте, если чисто инстинктивно — то это прощается, а если осознанно — то никакой жалости. Однако разобраться в её посылах я не успел, не дала она мне такого шанса, потому что была страшно возбуждена и суетлива, должно быть, нарочно. Есть такой приём — прятать свои чувства под камнепадом эмоций.

— Ага, — пьяно согласилась она, беспечно закусив накрашенную губу, — это мой продюсер! — и закатила глаза, как крайне иступлённая женщина в последней стадии отчаяния.

— Продюсер? — счёл возможным удивиться я, впрочем, естественно, абсолютно точно ей в тон.

— Ну да… — с изумлением посмотрела она на меня. — Он меня тоже убьёт, я ему сезон сорвала! — засмеялась на высокой ноте, сообразив, что я точно попал к резонанс её речей и мыслей. — Это куча денег! Что теперь будет?!

И лицо её ещё долго было удивлённым, редко ей, видно, удавалось разговаривать с мужчинами по душам, всё музыка, да музыка, такты, обертоны, вокализ и гармоники.

Подбежал бармен, воспринявший наш горячий разговор в своей адрес, потому что мы уже успели выяснить отношения до выпивки, а не после, как принято у всех страждущих мира сего.

Валесса Азиз потребовала:

— Холодной водки!

Я заказал себе коньяк.

Бармен даже не подал вида, что узнал Валессу Азиз, только, как снайпер, щёлкнул пальцами. У нас Казицкий, позывной Слон, так щёлкал, чтобы быстрее соображать. И помогало! Один раз он целый день держал под огнём шоссе в Степановке, пока не стемнело. Хороший был снайпер. Теперь на Дальнем Востоке живёт, рыбку ловит, войну вспоминает со слезой в стакане.

— Слушай, — вдруг зашептала она приятельски, — у тебя есть деньги?!

— Ну… в принципе… — пожал я плечами, мол, что за разговоры между своими, ведь ты же показала, как красишь губы, а это почти что стриптиз, вспомнив, однако, к месту, что на карточках у меня куча бабла и наличности в двух портмоне тоже, и кажется, в пылу сражения я умудрился потерять только одни из них, в котором были мелкие купюры.

С тех пор, как у меня появились деньги, я носил два портмоне: один с мелкими купюрами, а другой — тугой и толстый — с крупными. Когда мелкие деньги заканчивались, я перекладывал из одного портмоне в другой крупную ассигнацию, и всё начиналось заново.

— Помоги мне улететь?

— Куда?

Я-то надеялся на другой поворот истории, зря, что ли, я её обхаживал и дрался с неграми.

— В Америку! — Зашептала она мне ещё пуще, щекоча ухо. — В Америке он меня не найдёт!

— Кто? — тупо спросил я, думая совсем о другом, о её длинных ногах и груди, и какая она должна быть в постели — вёрткая, как ящерица.

— Лаба Макензи! Кто?! — фыркнула она, кажется, угадав мои мысли и нервически швыряя свои причиндалы в жемчужную сумочку. — Ты не бойся, я как только прилечу, я тебе вышлю!

— Я и не боюсь!

— Думаешь, из-за сладкой жизни я сюда приезжаю?

Я удивился:

— Я не думаю.

— Правильно, — оценила она. — Карьера давно коту под хвост.

— Поехали! — вскричал я, жалея её карьеру.

— Куда?! — удивилась она моей прыти. «А выпить?», казалось, вопрошало её насмешливое лицо, и она меня переиграла.

Мне сделалось смешно. У неё были искрящиеся карие глаза, но не восточного типа, а наши, русские, но всё остальное совершенно нетипичное, немордовское, не татарские и не чувашское, а чёрт знает какое. И я вспомнил, что мне говорила о ней Инна-жеребёнок с малахитовыми глаза и копной русых волос: отец — бербер, мать — русская, и что она коренная москвичка, но живёт в США.

— На вокзал! — я слез с табуретки.

Она посмотрела на меня, как минимум, с иронией: испугался Лабу Макензи по кличке Быстрый мор?

— Он уже меня везде рыщет! — Постращала она меня сверх меры.

— Ну и что?

Я представил необъятную Москву и едва не рассмеялся страхам Валессы Азиз. Здесь всю жизнь можно прятаться, но, разумеется, не Валессе Азиз, уж её точно вычислял в течение трёх суток.

— И в аэропортах — тоже! — назидательно сказала она, словно ставила мне в укор.

— Что он у тебя, бог, что ли? — удивился я в противовес её нервическому состоянию.