На высоте птичьего полёта

— Я давно её приметила, — призналась она, надевая её и пряча под неё свои шикарные рыжие волосы.

Волосы у неё пахли имбирем, корицей и мускусом, я ещё ночью заметил. Странное сочетание запахов в одном флаконе.

Уже на выходе из квартиры мой взгляд упал на сумку Радия Каранды, и я подумал, что фальшивые номера могут пригодиться, если нас действительно разыскивает Лаба Макензи по кличке Быстрый мор. Чем чёрт не шутит? Вдруг у него «гаи» прикормлено, тогда мы даже до МКАДа не домчимся.

Я страшно нервничал, я не хотел, чтобы нас приняли бандиты на выходе из квартиры. Однако всё обошлось.

Мы спустились на лифте с тридцать седьмого этажа, словно бесконечно долго прощаясь друг с другом, хотя мы начали это делать ночью ещё в постели.

— Я буду думать о тебе, дорогой, — сказала она абсолютно фальшиво, не так, как, например, лицемерно Инна-жеребёнок с изумрудными глазами, которая только и думала о том, как затащить себя в постели нового мальчика, а намеренно фальшиво, или я был просто тоньше настроен, но, подумал я, именно, что очень фальшиво, фальшивее не бывает. Как ни странно, меня это даже не покоробило. Подумаешь, будет о чём вспоминать, пока не найдёшь ту единственно верную формулировку, которая удовлетворит тебя, и тогда ты успокоишься.

— Ты хоть скажи, где ты живешь? — спросил я, чтобы всё перевести в шутку и было не так страшно.

Но она неожиданно восприняла всерьёз:

— В Сан-Франциско. Приезжай, дорогой!

Её амплитуды от фальши к искренности удивили меня. Я понял по тону, что чем-то её задело. Может быть, деньгами? Ещё вчера я дал ей десять тысячи долларов. Она сказала, что много. Я сказал, что возвращать не надо, и она поняла, что, действительно, не надо. Значит, не деньги. А что тогда? Неужели мой рубильник, которым восторгалась Наташка Крылова, и который так нравился доброй половине Москвы?

— Сан-Франциско!? Это далеко! — сказал я, так ничего и не придумав и решив, что это производная от сентиментальности.

— Приезжай, я буду ждать, — схватила она меня за руку сжала её.

Пальцы у неё были длинными и холодными. И это тоже был знак прощания, и мне показалось, что я начал её понимать: к чему придумки, пусть будет всё так, как есть, не надо лицемерить.

— Вряд ли, — сказал я и удержался от того, чтобы не рассказать её, куда и зачем я навострил лыжи; она бы не поняла; что для неё наши войны, не более чем заметка в газете.

Точнее, я рассказал, но мысленно, и этого было достаточно, чтобы я принял верное решение не возвращаться в Москву, а сразу же махнуть в Донецк, где теперь воевал Радий Каранда.

Я не знал, замужем ли она? О детях, конечно, ничего не спросил. К чему? Весь наш легкомысленный роман ни к чему не обязывал и подразумевал быстрое расставание. Ведь и она тоже обо мне ничего не расспрашивала, словно у меня не было этого самого прошлого и я явился ниоткуда, с Марса, наверное?

На первом этаже она вышла, я опустился на нулевой и прошёл так, чтобы знакомый охранник не обратил бы на меня лишнего внимание, а в случае чего успел бы вызвать патруль, но на парковке ничего не случилось, не вычислили нас за ночь, и слава богу. А может, всё это женские фантазии? — подумал я, бросил сумку на заднее сидение и выехал в дождь.

Когда я увидел её под фонарём, то понял, что этого тоже уже никогда не повторится: ни ночи, ни грозы, и что уж точно мы никогда не увидимся, а ещё я подумал, что гипотетические бандиты ужасно опаздывают.

Она прыгнула в машину и пошутила:

— Я думала, ты меня бросил.

Я ничего не ответил, с деньгами она бы не пропала; завернул за угол, где было тёмно и не было камер, и поменял номера. Пистолет, о котором я уже забыл, я вытащил из кобуры и сунул в карман куртки.

Валесса Азиз ничего не сказал, казалось, она всё поняла; видать, она тоже ни раз ходила по кривым дорожкам у себя в Америке.

Мы помчались дальше. Через пять минут мы были на МКАДе. Через два часа с хвостиком — в Туле. Дождь хлестал, как из ведра. На небо было страшно смотреть, казалось, тучи истирают землю с порошок. Пора было светать, однако, было тёмно, как ночью, и только свет фар разрезал помпейскую мглу, и оранжевые отблески дорожных фонарей заворачиваются тебе вслед, как клубы дыма от костра.

— Мы уже приехали? — проснулась она.

Она сидела, укрывшись пледом, и рыжие волосы выбивались у неё из-под бейсболки.

— Нет, ещё рано, — ответил я, — спи, и какая-то тихая, сонная и молчаливая деревня пролетела мимо, как пушечное ядро.

К одиннадцати часа слегла посерело. Фуры, проносящиеся навстречу, походили на глазастых чудовищ в ореоле брызг.

Ещё через полчаса я затормозил у придорожной гостинцы, надо было размяться и что-то выпить.

— Тебе лучше не выходить, — сказал я и пробежал в забегаловку, нагибаясь, как во время обстрела.

Зал был пустым, только в дальнем углу сидела мокрая парочка из красной «хонды». Мне показалось, что нам везло: внутри даже не было видеокамер. Поэтому я вернулся и позвал Валессу Азиз:

— Идём, там никого нет.

Мы сели у запотевшего окна и заказали по двойному чизбургеру и по большому кофе.