На высоте птичьего полёта

— Ты даже не представляешь, какие деньги он платит «крыше»! — попыталась она меня огорошить.

— Не представляю, — сказал я и подумал, не везти же её в Донецк, хотя в Донецке Лабу Макензи закопают живьём за одно только то, что он за бандеровцев и вообще, за весь гнилой западный мир.

Мы горестно помолчали, понимая безвыходность ситуации. Подошёл бармен и попросил у Валессы Азиз автограф.

— За счёт заведения, — сказал он и наполнил наши рюмки. — Это для нас честь!

Она попросила, как пай-девочка, у которой закончились сигареты:

— Отвези меня хоть куда-нибудь, дорогой. — И положила мне руку на плечо.

— Куда? — подумал я вслух, чувствуя её запах. — В Ростов, разве что?

— Давай, в Ростов, — радостно кивнула она и убрала руку. — О Ростове я и не подумала!

Истерика её прошла, глаза высохли. Но я всё равно удивился: после всех перипетий энергии в ней было, как в пороховой бочке.

— Поехали! — сказал я, разминая ноги.

Мне не терпелось. Было полпервого ночи.

Мы выпили ещё по одной за счёт заведения и вымелись наружу. Она бежала впереди. Я посмотрел: у неё было шикарный зад и вообще, фигура что надо.

Какого чёрта? — подумал я и вдруг понял, что началась новая жизнь, совершенно мне не изведена, мне сделалось легко и просто, как будто не я, а кто-то другой похоронил сегодня Аллу Потёмкину.

Мы поймали такси и понеслись в Тушино. Нас долго сопровождал купол храма Христа Спасителя. В дороге я, кажется, бесстыдно уснул, впрочем, Валесса Азиз — тоже.

* * *

— Есть рейс на двадцать три тридцать в Лас-Вегас, на завтра? — я вопросительно посмотрел на неё.

Чёрт возьми, мне хотелось, чтобы она осталась, чтобы ходила здесь, заполняя всё это пространство, и Химкинский лес, и небо над ним, однако, я понимал, что она не моя, не наша, не московская, дух у неё другой; рано или поздно её найдут бандитствующие музыканты, и чем дело кончится, одному богу известно. Можно, конечно, было найти Жору Комиссарова, но это было рискованно, потому что я не знал расклад сил, кто стоит за Лабой Макензи по кличке Быстрый мор. Может, он Жору Комиссарова заодно тоже упрячет. Надо было рассчитывать только на себя, поэтому время играло против нас.

— Бронируй! — оживилась она, появляясь из душевой в моём сине-белом халате с якорями, вся из себя, как точёная ножка для стола, и даже халат не портил её фигуры, только ступни были большими, я привык к маленьким, аккуратным, как у японок.

— Туда пилять шестнадцать часов, — сказал я, прижимая трубку к животу и ловя взглядом её бедро, мелькающее между полами халата.

— Сколько? — переспросила она бесстыдно, словно не замечая моего взгляда.

— Шестнадцать, через три часа надо выезжать, — посмотрел я на часы, потом — на тёмное окно, за которым собиралась гроза.

Она сказала:

— Ещё целых три часа! Бронируй, и ложимся спать!

Я забронировал и пошёл чистить зубы, с удивлением обнаружив, что у меня горлом идёт кровь. Немного, правда, пара-тройка капель, но всё равно было неприятно. Видно, в драке осколок всё-таки шевельнулся, хотя до лёгочной артерии и не дотянулся.

Я посидел на краю ванной, представляя, как он ждёт своего часа там, во влажной, розовой плоти, сплюнул ещё пару раз в раковину, кровь стала бледно-розовой. Решил, что на сегодня хватит, пошёл нырнул в постель, как в облако, в надежде выспаться, но пришла она, царственная, словно богиня, и сказала:

— Чтобы ты не забыл меня, дорогой…

* * *

Было ещё тёмно. Мы ещё успели выпить кофе. Я подошёл к окну. Внизу, под фонарём, одиноко, как наша жизнь, блестел асфальт.

— Я спущусь за машиной, — сказал я, чувствуя бодрым из-за адреналина, бушующем в крови, — а ты встанешь вон там, на углу.

— Где? — она доверчиво прижалась, обдав меня запахом, в которому я так и не успел привыкнуть.

Мне казалось, что если мы замешкаемся ещё на полчаса, нас окружат со всех сторон и возьмут тёпленькими.

— Лучше, если мы не попадём на камеры, — сказал я, хладнокровно целуя её в шею и кромсая мысль о экспесс-сексе на мелкие кусочки, иначе бы мы точно опоздали.

Я не хотел, чтобы она зря нервничала. Чёрт знает, какие возможности у этого придурка, Лабы Макензи по кличке Быстрый мор, может, он уже пол-Москвы на уши поднял?

— Да, лучше, — бодро согласилась она, беспечно закусив губу, и величественно пошла, роняя с плеч халат, в спальню, чтобы крикнуть оттуда: — Делай так, как тебе нравится, дорогой!

Я удивился, что она безоговорочно доверяла мне; я и раньше так не мог, а сейчас — подавно.

Кажется, они всё-таки прониклась мыслью о том, что надо спешить, потому что вышла ровно через минуту в своих рваных на коленях джинсах, в моей белой рубашке с монограммой фирмы «АР» (эту рубашку подарила мне Алла Потёмкина) и в кожаной куртке, которая была ей чуть великовата, это придавало ей шарм, и она походила на героиню вестерна, не хватало только револьверов на ремне, хотя фирменная монограмма была из другой оперы.

Я сказал, делано зевая, чтобы скрыть свои чувства:

— Возьми ещё мою кожаную бейсболку.

— А можно? — вспыхнула она, словно угадав мои мысли.

— Конечно, — так же великодушно сказал я.