На задворках "России"

— Вы больше всего боитесь потерять идеологическую девственность, — продол­жал я. Но на одном этом желании не вытягивал ни один журнал. Если бы вы не жили изначально на всем готовом, вы бы догадывались, например, зачем Надеждину надо было так рисковать и печатать Чаадаева. После обильно публиковавшихся "Новым миром" Хайека, Селюнина, Пияшевой и прочих либеральных экономистов данное на­правление исчерпано, говорить больше не о чем. А жизнь стремительно уходит куда- то в сторону. Требуется разбудить новую дискуссию. Статья Ханина, которая ломает все шаблоны и тем ошеломляет, — очень достойный для этого повод. А если уж о ми­ровоззрениях... Откуда у вас эта нетерпимость, словно засели в окопах и — "ни пяди врагу!". Не сами ли вы звали к терпимости? И сознаете ли, кого записываете во враги? Ищете консерваторов, а находите попугаев и недорослей. И не догадываетесь, что Ханин-то как раз и выражает сегодня позиции подлинного консерватизма...

— Только благодаря члену редколлегии Сергею Ивановичу Ларину удалось отсто­ять честь журнала! — с пафосом провозгласила Роднянская.

— Только благодаря бдительности Андрея Василевского, нашего ответственного секретаря, — подхватил Ларин, — удалось поставить заслон сталинизму!

Я никогда еще не видел интеллигентного Сергея Ивановича таким агрессивным. Мне подумалось, что пришедшаяся на сталинскую эпоху молодость ни у кого не про­ходит бесследно.

Даже Чухонцев, всегда колеблющийся и невнятный, заявил:

— Если бы эта статья вышла, мне бы пришлось решать, оставаться мне дальше в редколлегии или нет.

И в конце всего — слабый голос Залыгина:

— Теперь мы все видим, какую ошибку могли совершить. Сергей Ананьевич, вый­дите, как мы с вами договаривались...

Я удалился к себе в кабинет и стал ждать приговора.

Из оцепенения меня вывел Залыгин. Вошел молча, красный и нахохлившийся, утом­ленно опустился в кресло напротив.

— Ханину придется отказать. При том, что это оч-чень важная тема, когда человек под воздействием окружающей жизни меняет свои убеждения. И эту тему я с них буду требовать!

И вдруг с каким-то даже изумлением:

— Вы знаете, они все против вас! Но я им сказал: над нами не каплет. Работайте, у меня к вам нет претензий.

Быть одному против всех — состояние тяжелое, но в тогдашних условиях совер­шенно неизбежное. На самом деле взгляды, упорно навязывавшиеся в ту пору "Ново­му миру" — те самые, якобы "либерально-консервативные", — выражали идеологию реального фашизма. Ведь фашизм — это прежде всего пропаганда насилия и изнич­тожение слабых. Высвобождать звериные инстинкты, разом обрушивать "дикий" ка­питализм на свою бедную, обнищавшую, но отнюдь не дикую, а очень даже просве­щенную и чувствительную страну, продолжать настаивать на нем — на это способны только враги рода человеческого. Почва для выродков была богата: это брежневские карьеристы, комсомольский и другой "актив" поры распада всех идейных и мораль­ных устоев, пресловутая номенклатура и ее последыши, на глазах разворовавшие страну и больше всего опасавшиеся потерять награбленное. Подлинную угрозу для России представляла именно эта праворадикальная идеология новых сверхчелове­ков, какие бы иные фантомы ни плодила в своих зашоренных мозгах "демократичес­кая" интеллигенция. "Вот ваше место: в грязи и экскрементах", — говорили новояв­ленные "консерваторы" народу, подавляющему большинству населения собственной страны. Настоящий фронт в 90-е годы проходил не между псевдодемократами и не менее фальшивыми коммунистами (как думалось многим), а между народом и оха­мевшими от безнаказанности насильниками, между людьми и нелюдью. С этой точки зрения А. Проханов, сделавший карьеру на пропаганде насилия еще в годы застоя, изначально, можно сказать, состоял в одной партии с М. Леонтьевым, что нынче уже никем и не маскируется. Стало наконец очевидным и то, кому эта публика все годы прислуживала и какому богу молилась...

Этой-то идеологии я и перекрыл доступ в "Новый мир".

Роза Всеволодовна, которая умела настраивать беседы в приемной на задушев­ный лад, однажды начала прощупывать мои цели и планы и подбросила приманку: жаль, мол, что у меня сложились со многими столь напряженные отношения, ведь преемника Сергею Павловичу пока нет, и я вполне мог бы занять его место...

— Я тут смертник, камикадзе, — возразил я. — После Залыгина мне в этой среде делать будет нечего. Но при мне, можете быть в этом уверены, журнал не напечатает ничего постыдного.

Залыгин, похоже, недооценивал идейных мотивов противостояния. Журнальный процесс казался ему достаточно гибким и гармоничным — в полном соответствии с его собственными вкусами, с его широкой натурой. Он не понимал, что значило для его давно сплотившейся команды потерять строку из программного манифеста, или стерпеть написанное мной слово о Дедкове, или, того пуще, мой роман, или увидеть, как надежных членов их "партии" постепенно вытесняют со страниц журнала старые новомирские авторы.