Залыгину иравилось возглавлять эти чинные заседания и вершить суд — произносить заключительное слово. Его почтительно слушали. И хотя почтительность эта была напускной, и едва ли многие действительно прислушивались (а говорил он вещи разумные, нередко глубокие), отдельные мысли и фразы впечатывались в сознание и блуждали по редакции. По иронии судьбы именно Василевский чаще других присваивал (вольно или невольно) соображения главного редактора, причем не самые удачные, и настойчиво их пропагандировал. Такова была мысль, будто журнал "не делает литературу", а берет ее "такой, какая она есть" (на самом деле хорошие журналы именно
— Мы становимся высокомерными, пренебрегаем так называемой массовой культурой. Вроде как собрались тут одни яйцеголовые и пишем для таких же, как мы сами... (Слова Залыгина на редколлегии в марте 1997 года, цитирую по моему конспекту.)
"Удивляет не презрение к "макулатуре”, а презрение к массовому читателю. Читатель выбирает то, что
Статья Василевского вышла через три месяца после высказывания Залыгина (то есть была написана
Залыгин еще не сознавал, что я оказался его заместителем не только в административной иерархии: все то, что обрушилось на меня, копилось давно и предназначалось на самом деле — ему; я же стал мишенью тогда, когда не уступил общему давлению и отказался признать несостоятельность главного редактора, — по сути, отказался помогать им обманывать его и усыплять, как они делали уже много лет, потому что открыто выступить против него не решались.
Отказался же я прежде всего потому, что престарелый Залыгин виделся мне в журнале единственным здравомыслящим и самостоятельным человеком. Но и со всех прочих, в том числе моральной, точек зрения — странно, если бы я повел себя иначе, не правда ли?
После того как разнообразные интриги успеха не возымели, а устроенная мне головомойка завершилась отрицательным результатом (по некоторым признакам я догадывался, что Залыгин на том заседании все-таки высказал без меня запланированные угрозы в адрес Василевского), "теневой кабинет" временно сменил тактику. Василевский беспрекословно выполнял мои распоряжения. Роднянская при встрече учтиво улыбалась и раскланивалась. Новая ставка была сделана, как скоро обнаружилось, на атаку извне.
В мае 1995 года вышел роман "Письмо из Солигалича в Оксфорд", занявший чуть не половину журнальной книжки. Судить о нем не берусь (хотя верно и то, что никто лучше автора не знает, в конце концов, недостатков и достоинств сочинения). Слышал добрые слова о романе от Михаила Кураева, Владимира Маканина, Владимира Леоновича — писателей, мнением которых я очень дорожу. Юрий Кублановский, к тому времени уже работавший в журнале, передал мне похвалу Семена Липкина: "Глоток воздуха!". Даже Роднянская на публичном обсуждении была вынуждена сказать о достоинствах (цитирую по своему конспекту): "Проза, которая очень читается... Дар включать читателя, чтобы ему хотелось слушать... Пластика подробностей, ритм фразы... Как проза это "состоялось". Вообще откликов, в том числе читательских писем, пришло в мой адрес немало. Обширной была и пресса: большими рецензиями откликнулись журналы "Нева" и "Урал", прошла заметка у Игоря Виноградова в "Континенте", писали о романе "Независимая газета" и "Коммерсант", "Московские новости и ярославский "Очарованный странник". А уже после всех рецензий критик В.Кардин в журнале "Вопросы литературы" отмечал, что роман достоин, на его взгляд, "большего внимания критики"...
Но все это будет потом. Первым на свежий выпуск отозвался, как всегда, "А. Н." — Андрей Немзер в газете "Сегодня". Приятель Василевского и Костырко, он знакомился с журналом в верстке и потому имел возможность опережать других рецензентов."Главное событие номера—два новых (действительно новых) рассказа Александра Солженицына...
В поэтическом разделе естественно соседствуют настоящие живые стихи Инны Лиснян- ской, Семена Липкина и Евгения Рейна...
Под рубрикой "Новые переводы” разместился еще один лауреат...
Олег Ларин умело записал как бы устные рассказы невероятно бывалого человек...