На Земле и в космосе

Несколько слов о повести А. Якубовского «Последняя Ве­ликая Охота». По чисто субъективным причинам никак не могу разделить те восторги, которые испытывает его герой на пла­нете, где открыт некий Первичный Ил, способный воссоздать любую жизнь, любые земные пейзажи. А так как герой потом­ственный охотник, то планета услужливо демонстрирует ему избранные места из охотничьего рая — он убивает львов в пус­тыне, выслеживает вальдшнепов и травит лис в лесу, сторожит гусей в болотных камышах и даже — о сбывшаяся мечта! — самолично загарпунивает кита! Посмотрите, с каким вкусом он его приканчивает: «Я втыкал копье за грудным плавником, глубже, глубже: оно вздрогнуло в руках, кит ударил хвостом и умер...»

Нет, мне не по душе, когда человек счастлив от того, что перебил массу зверья, хотя в том не было никакой необходи­мости. Пусть он всего-навсего литературный герой, да и дичь- то всего лишь мираж, а может быть, и автор не разделяет его радостей,— все равно не по душе.

Мне ближе идеи повести Ариадны Громовой «Мы одной крови — ты и я!», переизданной «Детской литературой» в 1976 году. Это история молодого микробиолога Игоря Павлов­ского, сумевшего установить контакт сначала со своим котом Барсом, а потом и другими зверями. Он даже научил их про­износить несколько человеческих слов. Значительную часть книги занимает прямая публицистика, правда изложенная в форме бесед действующих лиц, которые обстоятельно обсудили все основные проблемы в отношениях человека к животным. Читатель тоже будет вовлечен в этот спор и, может быть, как Роберт, один из участников дискуссии, впервые задумается над тем, что послужило идеей этой книги, которую я бы сформу­лировал так: доброе отношение человека к другим живым существам нужно не только им, этим существам, и я бы даже сказал, не столько им, сколько самому человеку, чтобы он имел право называть себя этим именем. Доказательств этого тезиса каждый может найти сколько угодно — и в окружающей дей­ствительности, и в искусстве, например в фильме С. В. Образ­цова «Кому он нужен, этот Васька!», который невозможно смотреть без волнения. Есть примеры и в самой книге А. Гро­мовой, в изложении драмы семейства Петряковых, которая началась с травли кошки, а кончилась тяжелым издеватель­ством над ребенком.

Поэтому-то нет ничего удивительного и в том, как повел себя герой «Последней Великой Охоты» (здесь я вполне соли­дарен с А. Якубовским): после оргии бесконечных убийств герой обезумел и решил заодно прикончить разом всю пла­нету.

Возвращаясь к сборнику «Фантастика 75—76», отметим в нем оригинальную по замыслу притчу Виталия Бабенко «Бе­гун» о человеке, который мог жить, только находясь в постоян­ном движении, иначе ему не хватало воздуха. Гимном в честь творческих сил звучит поэма в прозе Севера Гансовского «Че­ловек, который сделал Балтийское море». Удачно соединил восточную легенду с современными научными тезисами турк­менский писатель Реимбай Сабиров («Шахиня искусства»). Подлинной поэзией — поэзией русской сказки, лишенной какой бы то ни было мистики, пронизана «Звучность леса» Юрия Куранова.

В рассказе Петра Проскурина «Улыбка ребенка» повест­вуется об ученом, работающем над оружием сверхуничтожения во имя, как ему кажется, чистой науки и внезапно прозреваю­щем. Ситуация эта не нова в научной фантастике, но рассказ написан подлинно писательской рукой. В сущности, фантасти­ческого здесь мало, оно больше в некоторой условности обста­новки, нежели в предположении о возможности создания не­коего сверхтяжелого элемента.

Зато отрывок из ненаписанного романа Леонида Леонова «Мироздание по Дымкову» фантастичен насквозь, если можно так выразиться. Перед нами, конечно, шутка, но способная многих и многому научить, в частности: каким языком можно говорить о самых отвлеченных и научнейших материях. Леоновской, кованной из тяжелого, беспримесного металла фразой невозможно не залюбоваться. А что касается взглядов коман­дированного ангела Дымкова на устройство Вселенной, то пусть им дадут оценку, пользуясь словами автора, те сведущие лица, «чья просвещенная экспертиза с указанием, как оно там устроено на деле, помогла бы задним числом разоблачить в духе нашей передовой современности предполагаемого само­званца».

* * *

...У молодого ленинградского фантаста Андрея Балабухи в рассказе «Цветок соллы» (сб. «Незримый мост») роман Алексея Толстого, «Аэлита» непосредственно служит для героини рассказа, девушки из далекого будущего, пробным камнем, на котором она проверяет истинные чувства влюблен­ного в нее юноши. И пока он видит в романе только «совершен­ный примитив», пересыщенный множеством научных ошибок, она отвергает незадачливого критика: она не хотела бы свя­зывать свою судьбу с человеком, который не способен проник­нуться тем чувством, которое владело хрупкой Аэлитой, бро­сившей в межзвездные бездны свой знаменитый призыв: «Сын Неба, где ты?»