Наблюдатель

– А с девочкой будь поаккуратнее, старик. Одно неверное движение – и вот ты уже проводишь все воскресенья в доме ее родителей, поедая рыбные палочки где-нибудь в Уайтчепеле.

Поежившись от этой мысли, я поплелся за ним.

* * *

Когда я поступил в Оксфорд, моя мать вела себя почти что как в тот день, когда я на отлично сдал свои экзамены в начальной школе. Она сцепила свои бледные, худые руки и вытерла их о выцветшую розу, когда-то в прошлой жизни сделавшую отважную попытку украсить ее фартук. Потом как-то неестественно поджала губы – будто силилась подобрать правильное выражение лица – и сказала: «Что ж, ты ведь у меня всегда был умничкой, да?»

Однако, когда она ставила на плиту чайник, я заметил, что пальцы у нее подрагивают.

– Принеси-ка мне папиного табачку, а?

Со смутным чувством вины, которое я и сам себе не смог бы объяснить, я подошел к комоду и принялся копаться в ящике. Маме не нравилось, что папа курит – и тем более сам скручивает сигареты. Я же испытывал легкое отвращение при виде того, как курит она, и радовался, что происходит это редко. Глядя на таких женщин, как Лорен Бэколл, появлявшихся в каком-нибудь фильме с сигаретой, в облаке дыма (невесомом, почти прозрачном), я представлял себе, что так, должно быть, выглядят джазовые певицы или те, кто понимает значение слова «экзистенциализм», где-нибудь в Нью-Йорке или Париже. Мама же почти что всасывала кривоватую, желтоватую самокрутку (почему-то напоминавшую мне ленточного червя). Перед глазами у меня возникал образ старой карги из «Белоснежки» – что казалось мне вопиющей несправедливостью, ведь мама наверняка была когда-то хорошенькой, пока характер не взял верх над лицом. В том, как она выдыхала сигаретный дым, не было ни томности, ни изящества; он повисал вокруг нее плотной желтушной хмарью. Я придвинул ей пепельницу.

– Что ж, хотя бы твой брат останется со мной. Слава богу, что на учебу в таких местах, как Оксфорд, еще дают гранты.

Ну вот, опять – легчайший, почти неуловимый укол чувства вины, предательства, будто я что-то делаю не так. Она затушила сигарету – но плохо, так что окурок продолжал дымить.

– Ты же знаешь, что туда сейчас принимают индийцев и вообще всех подряд? – она посмотрела мне в глаза с некоторым вызовом, словно ожидая моей реакции. Отчетливо помню, как обвел тогда взглядом нашу маленькую, аккуратную кухоньку, ощущая тот самый головокружительный восторг, какой испытывают, заплывая далеко в море в дни, когда волны зубчатые и неровные, как колючая проволока.

– Да, знаю.

10

Лия

Когда мой поезд прибыл на станцию, солнце уже село и платформу окутала искрящаяся сумеречная синева. Казалось, я в пути уже несколько дней. Весь день (изо всех сил борясь с похмельем) наблюдала, как за окном проплывает французский пейзаж – будто кто-то неспешно разматывает катушку видеопленки: километры коричневато-зеленых фермерских угодий; стройные тополя и изящные шпили церквушек; золотистые поля пшеницы, плавно переходящие в лавандовые, простирающиеся до самого горизонта; бескрайнее море подсолнухов. Дальше – суровые и величественные горы, а за ними – другая страна. Терракотовые крыши и бурые стены, густые оливковые рощи, извилистые пыльные дороги, герани, зеркальная гладь водоемов и изящные розовые силуэты фламинго.

Марсель на исходе дня потряс меня и привел в чувство. Лестница у вокзала Сен-Шарль, куда я в ожидании следующего поезда присела покурить, была запружена людьми, а внизу простирался невообразимо огромный древний город. Объявления по громкоговорителю очаровывали и завораживали: Монпелье Сен-Рош, Перпиньян, Сет, Барселона, Женева. Я чувствовала себя песчинкой. Мой поезд оказался скрипучим старичком, полным семей и подростков, что разъезжались кто куда по пригородам и окрестным деревенькам, а также – в качестве сезонного дополнения – загорелых парижан в льняных костюмах и эспадрильях. На какое-то время я задремала, а когда очнулась, солнце уже клонилось к янтарному горизонту. Поезд почти опустел.

На моей станции было всего две платформы – и обе безлюдны, так что, выйдя с вокзала, я отправилась прямиком на парковку. Воздух звенел от стрекота цикад. Я проверила телефон: снова сообщение от Эммы, а за ним – еще одно, с незнакомого английского номера, опечатки и пунктуация безошибочно выдают пожилого человека (сразу вспомнились отцовские посты в соцсети):

«Привет лия. анна дала мне твой номер и я уже еду встречать тебя на вокзал Дженни».

Как может образованный, в целом грамотный и даже не лишенный дара красноречия человек разучиться писать, едва взяв в руки смартфон, – всегда было для меня загадкой.