Наблюдатель

– Будь осторожна с этим своим писателем, – бросает он с притворной беспечностью. Когда я выложила ему историю с нектариновым соком, на лице его на мгновение появилось выражение тщательно подавляемого беспокойства.

– Он совершенно безобидный, – заверяю я. – Просто с причудами.

Жером закрывает глаза и с трогательной нежностью сжимает мою руку.

* * *

На самом же деле после инцидента с нектарином во мне где-то глубоко засела тревога – и, может быть, именно поэтому я и рассказала о нем Жерому. Постаралась смягчить удар, представив все как забавный анекдот, – хотела, чтобы это стало предметом для шуток (может, тогда мне станет легче, пропадет чувство унижения и растерянности?). Я всегда с гордостью считала себя собирателем всевозможных невероятных историй и магнитом для эксцентричных чудаков. Я коллекционировала приключения и видела себя через их призму. Мне хотелось быть эдакой Дорой Маар – сидеть за столиком Les Deux Magots, уставившись на Пикассо и сжимая в руках нож[123]. Или Мартой Геллхорн[124]

, или Дженис Джоплин – жить полной жизнью, не боясь иногда и обжечься. Самой сильной из моих естественных потребностей была жажда жизни – желание испытать все доступные и возможные ощущения.

Вот только для этого мне необходима была уверенность в собственной неординарности и душевное спокойствие. А когда Майкл встал из-за стола и я вернулась к плите, чтобы «проведать» нут (в надежде, что он уже готов и мне будет чем занять руки), то чувствовала себя попросту ничтожеством. Меченой. Словно если я вернусь к Тому и Клариссе, они все поймут по моему лицу и подумают: «Боже, до чего же она наивна!» Помню, как Алекс отпускал шуточки, будто бы мы с Майклом любовники, – но вместо того, чтобы тешить мое эго, его слова только вызывали омерзение. Мне претила мысль о том, что кто-то заметит, как выбита я из колеи, или, хуже того, сочтет меня жертвой. Вот уж кем мне совершенно не хотелось прослыть.

Однако чем больше я читала дневники, тем труднее становилось подавить опасения. Если уж быть до конца откровенной, то уже в том, чтобы поручить их чтение человеку лет на сорок моложе тебя да еще и находящемуся в твоей власти, было нечто нездоровое. Все дело в том, что они были… как бы это помягче сказать… продуктом своего времени? Не то чтобы он был законченным женоненавистником, об обратном свидетельствует хотя бы его дружба с Дженни – пожалуй, самые важные и ценные из всех его отношений. Нет, его явное презрение к женщинам было неразрывно связано с сексом. Именно там те, кто прежде был человеческим существом, превращались в пташек, а превратившись, идеально укладывались в классическую дихотомию «девственница/шлюха», и если и обладали когда-то собственным характером, то теперь он замещался выдуманной автором проекцией. Вскоре и я сама стала рассматривать наши с ним отношения через призму его дневников. Может, в том и состояло его изначальное намерение?

А потом – спустя день или два после случая с нектарином – тон записей вдруг резко сменился. Майкл познакомился с девушкой, и общая атмосфера из вульгарной и непристойной превратилась в нечто гораздо более зловещее. В том, как он писал об Астрид, было нечто вызывающее приступы клаустрофобии. Все прочие люди, появлявшиеся на страницах дневников, казались реальными: в описании и матери Джулиана, и Гектора, его научного руководителя в Университетском колледже Лондона, угадывался почерк будущего новеллиста. Но его реакция на Астрид была настолько всепоглощающей, что я никак не могла представить себе эту девушку; чувство к ней было столь мощным, что как будто полностью стирало ее саму.

При этом некоторые из мучительных порнографических пассажей будоражили своей эротичностью. Читая их, я будто погружалась в его чувства всем своим существом, проникаясь и напитываясь ими, – так, что потом мне приходилось ложиться на спину прямо на жесткий паркет и так лежать, изучая потолок, пока голова не перестанет кружиться.

* * *

Вечер четверга. Мы с Клариссой и Томом зависали на террасе Le Bastringue, куда сбежали после очередной ужасной сцены за ужином. Кларисса, смочив языком клейкий край бумаги, скрутила идеальную белую трубочку.

– Он уже не в первый раз так себя ведет, – сказала она.

Том хмыкнул. Вид у него после Майкловой вспышки гнева все еще был несколько взвинченный.

– Дай-ка и мне, – попросил он, взяв пачку American Spirit.

Кларисса запалила сигаретку.