Над бездной

Увидев этих всадников, Катуальда испуганно отвернулась, боясь, что они с нею заговорят. Двух первых она отлично знала, что это за люди; третий ей был незнаком, но, взглянув на его лицо, она догадалась, кто это.

Поравнявшись с помещиками, Фламиний поклонился с изысканною вежливостью. Кай Сервилий с презрением отвернулся, но Котта, хоть и сухо, ответил на поклон.

— Добрый день тебе, Тит Аврелий, — произнес Фламиний, осадив своего коня.

— Добрый день тебе, сосед! — ответил Котта, пришпоривая лошадь, чтоб догнать уехавшего Сервилия.

— Постой, сосед! я скажу тебе чрезвычайно важную новость.

— Что такое?

— Великий Корнелий Сулла вчера, при восходе солнца, отозван от мира живых.

— Умер?! правду ли ты говоришь, Квинкций? — спросил Котта, остановив свою лошадь.

— Мы это только что узнали в городе и едем переодеваться в траур; глашатай повестил на площади об этом.

— Ужасное событие! — воскликнул старик, — он еще был не стар; да смилуется над его душою благая Прозерпина!

— Желаю тебе всего лучшего, Тит Аврелий: желаю исполнения всех твоих желаний!

Произнесши эти последние слова с маленьким оттенком сарказма, юноша шибко поскакал, догоняя своих товарищей.

— Ах, какое несчастие! — воскликнул Котта. — Барилл, прекрасной Люцилле приснился зловещий сон, она меня умоляла завтра же сделаться ее супругом; теперь этого нельзя, потому что все, чтящие память великого Суллы, облекутся на целый год в траур. Я, облагодетельствованный знаменитым диктатором, должен строже всех соблюсти все обычаи, которые предписывает нам печаль по умершем благодетеле. О, как это ужасно! отсрочить на целый год свадьбу с Люциллой!.. скоро возвратится ее отец; кто знает, как он на это взглянет; он хотел, чтоб сосед нашел ей здесь жениха: но понравлюсь ли я ему? ах, как боги не вовремя сократили жизнь Суллы! отчего они не дали ему прожить еще два дня?!

Старик жаловался, чуть не со слезами, за неимением другого слушателя, невольнику; догнав соседа, он повторил ему то же самое.

Кай Сервилий равнодушно выслушал все его длинные, плаксивые тирады в похвалу умершему и сетования по поводу далекой отсрочки свадьбы.

— Относительно этого, — сказал он, — я не вижу для тебя препятствий; граждане Рима в настоящее время не единодушны; поэтому и траур по ком-либо для них не обязателен. Я не стану носить траура по этому несправедливому тирану. К тебе он благоволил; ты можешь почтить его память трауром, но зачем на целый год? поноси тридцать дней, как это принято по родственникам, — и довольно.

Аврелий Котта заспорил, доказывая, что Сулла вовсе не был тираном, а только строгим диктатором, именно таким, какого теперь надо Риму, а иначе ему грозит неминуемая гибель от своеволия и черни и патрициев.

— Да, нам нужна власть, твердая, суровая, неумолимая, как власть Суллы; если этого не будет, найдется новый Марий. Ты помнишь ужасы правления этого консула-разбойника? Он, под предлогом равенства прав, ограбил почтенных людей, наполнил сенат разными негодяями, возведя в звание отцов сенаторов всяких проходимцев, едва умеющих подписать свое имя. Народное благо, свобода Рима — все это для него было только маской для прикрытия его бесчинств и средством для поддержания своей власти. Не благо народа ему было мило, а сан и власть консула.

Все честные, благоразумные плебеи прокляли его память вместе с патрициями.

— Да не лучше его был и твой благодетель Сулла!.. он также плохо разбирал, кого казнит и грабит. Опора патрициев возвысил и обогатил таких людей, как Фламиний и Катилина!.. первый из них — бочка Данаид, которую никаким золотом не наполнишь, а второй — палач, разбойник придорожный и морской корсар. Горе Риму, если для него найдется второй Сулла!

— Разве, по-твоему, Марий был лучше?

— Они оба один другого стоили. Риму нужен правитель мудрый, а не тиран из патрициев или плебеев. Только где взять такого правителя, римляне развратились; там каждый похож на Фламиния.

— Уж будто и каждый!.. Люций Семпроний, например?

— Этот человек не из пустоголовых мотов, я с этим согласен, но что поговаривают о его управлении, как претора?

— Ах, мало ли что злые языки врут, сосед!.. меня вот, например, все зовут скрягой оттого только, что я рачительно занимаюсь хозяйством; зовут мучителем только потому, что я не даю поблажки рабам. Ах, как Семпроний хорошо воспитал дочь! Люцилла — чисто катоновская женщина! Я сегодня приехал раньше, чем полагал, застал ее, так сказать, врасплох; и что же? — застал, как Коллатин Лукрецию, за пряжей в кругу своих рабынь. Какой превосходный кисель она для меня сварила!

— Люцилла сварила для тебя кисель?

— Не для меня, сосед; она мне подала остатки того киселя, что варит себе.

— Люцилла варит кисель?

— Ну, да; ты напрасно станешь говорить мне, что говорил прежде; я ничему не поверю… я вижу, что ты почему-то не одобряешь вполне моего сватовства, особенно в последние два месяца. Если Люцилла не будет моей, то не быть твоей Аврелии.

— В последние два месяца, сосед, я несколько иначе взглянул на эти дела, рассудил иначе…

— Как?

— К чему нам, старикам, брать молодых жен, особенно тебе, сосед.