Наизнанку

— А чего пояснять? — она скользнула за стеклянную перегородку и включила сильный напор горячей воды, заволакивая паром обзор. — Это правильно, когда выходишь замуж, когда встаешь за чью-то крепкую спину, надеясь на женское спокойствие и столь дефицитное в наше время счастье. Отдаешь всю себя, надеясь на защиту и поддержку. Правильно — рожать детей и заботиться о них. Правильно быть рядом с мужем, разделяя все проблемы и радости. Это правильно, Олеж. Но теперь я понимаю, что лучше пусть все будет так, как есть. Как ты там говорил? Жить неправильно, но счастливо? Так? Вот я и буду жить в грехе, но зато счастливо. И никто не посягнет на моё счастье, потому что я его заслужила. И ты его заслужил, — она повернулась лицом к стеклянной перегородке и приложила ладонь. Матовое запотевшее стекло в одно мгновение стало прозрачным. Фигура, линия груди, темная кожа сосков — все стало таким соблазнительно— притягательным, — Мне нравится, что ты рядом. Ты прав, мне больше не нужны слова. Достаточно действий. Я вижу тебя насквозь. Ты же контролируешь каждое слово, чтобы не расстроить меня. Фильтруешь всё, отбрасывая то, что может ранить. Принимаешь решение, не советуясь. Но мне нравится. Мне нравится всё, что ты делаешь. Я там, где должна быть. И не нужен мне штамп, потому что выучила урок навсегда. От этой чернильной кляксы в паспорте все беды. Только от нее….

— А как же дом, дети? Разве не этого ты хочешь?

— Хочу, — Янка выглянула, смывая остатки пены с лица, но я-то видел припухлость и едва заметную красноту глаз. Плачет. Конечно, плачет… — А что, если нет штампа, нельзя купить дом? Завести собаку тоже нельзя? Нельзя проводить вечера вместе или готовить по выходным ужин для друзей? Дядя полицейский придет и накажет? Семья — ячейка общества. Что, если я не заверю свою ячейку в загсе, меня сожгут на костре позора? — Янка застыла и прищурилась, сосредоточившись на мне взглядом голубых глаз. — А ты веришь в Бога?

— Ладно, мне с психологами не потягаться, к тому же на духовные темы, — вышел из ванны, плотно закрыв дверь. Верю ли в Бога? Я верю в случай и в волю того, кто руководит нами с неба, кем бы его не называли люди. Только мудрая невидимая рука могла сыграть с молодым парнем злую шутку. Не верю в случайности. Не мог я спасти жизнь одной девчушке, забрав впоследствии десятки других, без воли на то небесного… Верю ли я? Верю. Потому что знаю, что она стоит всех тех, кого теперь нет. Стоит тонны слез, пролитых в унизительной попытке выкупить собственную жизнь. Но только не у меня. Продай я вам жизнь, кто вернет в нее душу? Потому что ее нет. Вы сами испортили ее, сами потеряли, решив, что это самая ненужная часть. Кто вернет им душу? Никто. Поэтому та, в которой души больше, чем жизни, стоит тех падших голов. Верю. Надрывающийся телефон выдернул меня из размышлений.

— Да!

— Олег Евгеньевич, к вам тут гости, — робко произнес охранник с поста на первом этаже.

— Кто?

— Говорят, тесть и друзья.

— Тестя пропусти, а друзья пусть у подъезда потрутся. Табуретки кончились…

Знал, что рано или поздно придется столкнуться с Моисеем, но не думал, что сегодня. А я только полюбил утро и его нежные проявления. Надел спортивный костюм, приготовленный Янкой для утренней пробежки. Щелкнул замком на двери и, прислонившись к стене, замер. Глазами пробежался по комоду за спиной, где из открытого ящика выглядывал ствол. Не хотел, но для успокоения души.

Ручка дрогнула, но дверь не торопились открывать, будто набирались смелости.

— Олег… — Моисей рывком открыл дверь и замер в пороге, осматривая меня с ног до головы. Я поднял руки и обернулся, показывая, что не держу секиру за спиной.

— Тесть? — не мог не усмехнуться его шутке.

— Хм…

— Кофе? — я задвинул ящик комода и направился вглубь коридора, закрывая дверь спальни, чтобы Янка не испугалась постороннего присутствия. Постороннего…

— С мышьяком? — хрипло рассмеялся Моисей и, раздевшись, направился в кухню.

Старик сегодня выглядел не так, как всегда. Не было его строгого костюма, шелкового платка за воротом рубашки, даже седые вьющиеся волосы не были идеально уложены, топорщась в разные стороны. Голубые джинсы, синий свитер, даже на руке не было перстня, который он никогда не снимал. Нервозность, которую он тщательно скрывал, выдавали только его руки, вернее, пальцы. Они нервно подергивались в мелкой дрожи.

— Ну, это уж, как ты пожелаешь, тесть дорогой. Так сказать, любой каприз…

— Что, правда, готов убить меня? — Моисей сверкнул голубыми глазами, впиваясь в меня. Нам обоим было ясно, что это не относится к шутке про мышьяк. Он интересовался собственной судьбой.

— Это все зависит от степени твоей усталости, тесть. Только от нее. Потому что если ты готов и дальше сидеть в кресле, возглавляя этот город, то так и быть, сварю тебе черный кофе.

— А если?