Наизнанку

— А нет этого «если»… Нет! — я обернулся, как только зарядил кофемашину. Монотонное жужжание заполнило трескучую тишину. Видел, как старик сжимает деревянный подлокотник кресла. Видел, как плещется в его глазах боль с примесью чего-то неизлечимого. Хотел сердиться, даже вспоминал подробности той ночи, когда старик готов был убрать меня, но не мог. Потому что, глядя в его глаза, видел Янку. Тот же самый цвет, пусть и потускневший от прожитых лет. Но не мог забыть, что это ее отец. Хороший отец.

— Мне нужны подробности.

— Нет, Виктор Викторович, подробности вы будете получать только партиями. От меня и по мере необходимости.

— А если я решу уйти?

— Твое право, только я бы на твоем месте этого не делал, в целях всеобщего мира и безопасности.

— Да ты, щенок, знаешь, кто за меня может вступиться? — старик резко встал, отчего белая чашка кофе перевернулась и упала прямо на мраморную плитку, оглушив звоном квартиру.

— Знаю, поэтому и говорю, что лучше бы тебе сидеть на месте, потому что никто тебе не поможет больше. Никто! — я резко положил руку ему на плечо, вжимая в кресло, чтобы больше не вскакивал. — Никто, слышишь? А я помогу. Могу сделать так, чтобы ты жил долго и счастливо. Ясно? Будешь нянчить внуков, будешь жить за городом, не боясь за жизнь детей. Только для этого ты должен поработать. Никто не позволит тебе просто отойти. А я помогу…

— Я так понимаю, что у меня нет вариантов? Нет и не было этого выбора? Это все иллюзия?

— Боюсь, что выбора не было ни у кого. И в наших интересах оставить все, как есть.

— Хорошо, но взамен ты гарантируешь мне свободу и безопасность дочери…

— Нет, «папа», я не торгуюсь. Не существует услуги, ценой которой будет ее жизнь. Ясно? Я уже выплатил ее сполна!

— Нет! Папа! — вскрик в дверях заставил обернуться. Янка бежала к отцу и упала на колени, осыпая его руки поцелуями. — Папа, я прошу тебя, прекрати. Это он! Это он вытолкнул меня тогда за гаражи! Это был он!

Моисей

Зима в этом году была настоящая, жесткая, такая, что хотелось спрятать уши в высоком воротнике. Именно сегодня я впервые сбросил тонкое пальто, которое было не способно справиться с холодом и надел старый овчинный тулуп. Марья достала валенки и шапку-ушанку. Не знаю, откуда она выудила этот раритет, но, узнав, что я собираюсь в лес, уперлась, не желая отпускать «голого». Кажется, так она выразилась, а потом залилась краской, перекрестилась и скрылась в подвале, где до сих пор хранились коробки со старыми вещами.

В носу щекотало от запаха старости, но это был приятный запах, от которого хочется улыбнуться. Старый дворник не признал меня в новом одеянии, поэтому равнодушно разметал каменные дорожки вдоль дома. Собаки тоже молча провожали меня глазами, только охрана весьма переполошилась и ринулась мне навстречу, не признав. Я скинул шапку и махнул им, чтобы расслабились, и направился дальше.

Еще совсем недавно мы с Янкой ходили к реке кататься на коньках. Мои хлопцы заливали лед до тех пор, пока он не становился ровным. На берегу устанавливали искусственную ель, потому что живые в доме были под запретом, иначе Янка заходилась в громком плаче, от которого сотрясались стены.

Она была у меня на виду. Всегда. Помню день, когда вел ее по красной дорожке в руки супругу, помню боль, что давила в груди. Можно было на пальцах пересчитать слова, которые я произнес в тот день, потому что был на грани. Хотел забрать ее и увезти домой. Туда, где безопасно. Потому что передо мной стояла не взрослая девушка в белоснежном платье, а девчушка в сарафане, ревущая о потерянных кедах, а не о том, что чуть не попала в руки к подонкам. Помню тот день до мелочей. И легкий аромат клубники от ее волос, потому что все утро провела на огороде у няни, поедая спелую ягоду, и тонкий голосок, и грустный взгляд, выпрашивающий разрешения остаться с ночевкой у брата. Помню нехорошее, но настойчивое предчувствие чего-то надвигающегося, чего-то непоправимого и неправильного. Но неизбежного.

В самом разгаре пышного приема Оксана позвонила мне, проронив только несколько слов, а потом залилась громким ревом.

— Беда, дядя Витя, беда…

Пустота. Моя душа вылетела и помчалась в пригород быстрее, чем могло тело. Звонкая тишина в груди надрывалась, оглушая своей громкостью. Я не знал, дышу ли я, живу ли я… Казалось, что это злая шутка этой мерзавки. Поэтому, слушал ее плач в трубке еще долго, пытаясь определить обман, ожидая привычного хохота племянницы и громкого слова — «шутка». Но его не было. Поэтому я отбросил телефон брату и бросился туда, где оставил свою крошку. Дочь. Единственную, кто владела моей жизнью, единственную, кто заставлял меня дышать и просыпаться каждый день.