Намек. Архивный шифр

Улыбался он при этом с таким покровительственным радушием, с каким обычно хозяин дома приглашает гостя к накрытому столу. Николай назвался, а попытку улыбнуться в ответ практически провалил. Отвык. Растягивание губ в стороны показалось ему неестественным и неудобным движением — всё равно что писать левой рукой. Он бросил на середине и ограничился крепким рукопожатием.

Николай был рад знакомству. Мало доводится в жизни общаться более приятно и менее обременительно, чем на курорте, — со случайными знакомыми по палате, по столу, по экскурсионной поездке к местным достопримечательностям. Узнаёшь что-то новое о жизни и службе в других уголках огромной страны, о взглядах людей и их увлечениях, о повседневном быте и семейных традициях. А характеры, а судьбы! Николай не слишком любил проявлять себя, но людей наблюдал с подлинным интересом. Тем более любопытно пообщаться со стариком, человеком уходящего поколения, заставшим в полном расцвете сил и ума безвозвратно ушедшую эпоху.

Беседа началась, как обычно водится среди немолодых отдыхающих любого санатория, с болячек и предписанных местными докторами медицинских процедур. Бродова подобная тематика не вдохновляла, однако куда денешься: она столь же ритуальна и обязательна, как разговоры о погоде между малознакомыми москвичами.

— В моём возрасте простительно, но в вашем ещё нет, — заметил собеседник с деланой строгостью.

— У меня с юности, — как бы оправдываясь, поддержал игру Николай, — приобретённый порок.

— Юность способствует приобретению пороков, — тонко усмехнулся подтянутый старик.

За версту от него веяло старорежимностью! Интересно, что он делал в органах до увольнения в запас? И как дослужился до высокого звания?

Однако первым сосед по столу на правах старшего и старожила санатория поинтересовался службой Бродова и его впечатлением от перемен, происходящих в органах за последнее время.

— Я ещё не успел освоиться. Впечатления сумбурные.

Не говорить же как есть: мол, на свежий взгляд, обстановка нервная, начальники и подчинённые рвутся, дёргаются и дёргают друг друга. Заметно, что чистки многим насыпали соли на хвост.

Константин Платонович выспросил кое-что о биографии Бродова, задумчиво погладил пальцами щёку и резюмировал:

— Вы, стало быть, из стрельцов. Что сподвигло перейти в особую опричнину? Ну, откровенно!

Николаю не захотелось поддерживать скользкую шутку, но и делать вид, будто вовсе не понял, о чём речь, не стал. Ответил безыскусно:

— Я перешёл на службу в НКВД по партпризыву.

— Был и такой? Я не слыхал. Отстал от жизни. От-став-ка, — произнёс он по слогам, — вот и от-стал!

И тут, словно в качестве подарка собеседнику за терпение, за то, что не любопытничает, Константин Платонович сообщил как сокровенную тайну:

— Я, знаете ли, из старых революционеров, призыва тысяча девятьсот седьмого года. Коминтерновец! — добавил с гордостью.

Удивление Николая возросло. Старых-то революционеров и подавно вычистили! Как он сохранился, этот старик?!

За своим столиком в укромном углу Константин Платонович и Бродов оставались наедине целую неделю, до нового заезда, а ещё частенько на соседних шезлонгах принимали воздушные ванны. Много разговоров переговорили. Странно. Николай, совершенно точно никогда прежде не встречал этого человека. Однако старик отчего-то казался ему очень знакомым.

В клубе санатория каждый вечер крутили новый кинофильм. Иногда повторяли то, что особенно понравилось. Грузинскую комедию прошлого года «Крылатый маляр» по просьбам отдыхающих показали дважды: головокружительные виражи самолёта над снежными пиками гор никого не оставляли равнодушным. Под настроение попросили и «Лётчиков», так на следующий же день в клубе на доске объявлений висела афиша: вечером — показ «Лётчиков». Где так скоро раздобыли? Хороший фильм! Все его видели прежде, но смотрели с удовольствием.

Перед художественной лентой — обязательно киножурнал.

И хоть не ходи! Но не спрячешься: по радио слышишь те же новости. Кто ещё оказался врагом? Всякий день кто-нибудь — да оказался. Стали называть знакомых — вот что страшно. Кое-кто из Генштаба, с кем лично работал, попал в дело Тухачевского. Имя сокурсника по академии промелькнуло. Николай не мог поверить. Всё-таки дело не бело. Совершается огромная ошибка. Обязательно разберутся и исправят её. Но почему люди признают вину? Один за другим дают показания на самих себя, на товарищей, на близких. Вот о чём Бродов размышлял мучительно, порой ночи напролёт. Так себе отдых. И в санатории не отвлечься.