Намек. Архивный шифр

— Я прежде молчал, потому что должен был… И сейчас должен молчать: дал слово. Но положение сейчас такое отчаянное…

Вот оно! Вот что сквозило сегодня и в лице Алексея, и в его манере держаться: отчаяние!

— Я могу сказать тебе, потому что я уверен в тебе, как в самом себе. Мне больше некому.

Алексей не попросил дать обещание, но Николай, чтобы успокоить его, сам произнёс:

— Я — могила.

Смешная клятва, выскочившая откуда-то из детства, прозвучала с неуместным легкомыслием. Но Алексей не отреагировал: видимо, отнёс её на счёт не известной ему культурной традиции российской глубинки.

— В прошлом году осенью… Помнишь, я рассказывал тебе о господине, который очень заинтересовался моей статьёй? Господин Орлов.

— Помню. Тот явился к тебе на службу, расспрашивал.

— Не на службу. Он нашёл меня через Археологическое общество. Он не скрыл, что также интересуется научной информацией о масонстве, что занимается и сам поиском фактов, в противовес домыслам. А потом он захаживал в архив. Искал те или иные документы Комиссии для строения, и более поздние. Я помогал ему в поисках и по долгу службы, и из интереса.

От воды тянуло сырым холодом, было зябко. Но Николая в жар бросило от новости, сообщённой далее Извольским.

— Так вот. К Рождеству ближе Орлов внезапно объявил мне, что сам является масоном, причём мастером, и недвусмысленно намекнул, что был бы рад, если бы я вступил в ряды братьев… Забыл… Как-то он красиво выразился, что был бы рад найти во мне брата… В этом роде. Что, по его мнению, я создан для братства. Ты же понимаешь, что я согласился не раздумывая!

Итак, Алексей волей причудливого случая попал туда, где можно только мечтать оказаться. Какое же несчастье могло за этим последовать?!

— Ложа организована очень серьёзно… Я не могу сказать тебе её названия… Так вот, организация. Она поделена на группы. Каждый мастер курирует нескольких подмастерьев и учеников. Он встречается со своими подопечными отдельно, и те никогда не видят других мастеров и не знакомы с учениками и подмастерьями из других групп. У мастеров свои собрания, и они все между собой знакомы. Как я понял, подмастерье тоже готовится к посвящению в мастера, но ему разрешено участвовать не в любом заседании.

А ведь истинное масонство, подумалось Николаю, обязано быть выше сословных предрассудков! Что, если и ему найдётся место в группе учеников?!

Извольский между тем был озабочен совсем другими вопросами.

Его приняли в ученики. Он, ясное дело, дал клятву молчать. Поручительство Орлова легко открыло ему заветную дверь. Правда, самого Орлова Алексей с той поры видел редко: группу вёл другой мастер. Группа собиралась раз в неделю, обсуждала нравственные и философские вопросы. Много говорили о современной политике. В общем, Алексею уже и наскучили разговоры без дела. Тайных знаний или откровений он не почерпнул никаких в этих собраниях. С другом множество раз порывался поделиться — и радостью, и сомнениями, но не желал так легко нарушить данного слова, хотел испытать самого себя на стойкость к такому простому соблазну.

Участники группы бывали довольно откровенны между собой относительно достаточно личных и даже интимных вопросов. Вот и Алексея вытянули на откровенность. Почему-то всех удивило, а потом сильно озаботило, когда выяснилось, что Алексей ещё не имеет опыта близкого общения с женщинами.

Рассказывая, Алексей, бедный, побелел, как давеча, и одновременно покрылся красными пятнами. Это вызвало у Николая глубокое сострадание, но чем утешить, как поддержать друга, он не знал. Ему представлялось неправильным и неприятным, что целая компания взялась обсуждать неопытность молодого человека и давать рекомендации. Сквозь землю от такого провалишься!

— Нашли занятие! — буркнул Николай. — А ещё масоны.

— Ты не понимаешь! — воскликнул Алексей. — Они считают, что я должен повзрослеть. Что интимный опыт избавит меня от инфантильности.

— И что надумали? — хмуро поинтересовался Николай.

Ведь что-то произошло с Алексеем. И надо помочь тому сказать, наконец, что именно.

Белого на лице Извольского не осталось. Не осталось и красного. Оно стало багровым, а потом приобрело угрожающий тёмно-бурый оттенок, как у человека, которого вот-вот хватит удар. Алексей произнёс внятно, решительно:

— Скинулись и сняли для меня заведение на Грачёвке. Ты понимаешь, о чём речь, о каком заведении? Чтобы в течение двух часов там не было ни одного посетителя — я один. Помнишь наш разговор на прошлой неделе?

— Да.

Как было не помнить?!

— Он состоялся накануне. Нет. За два дня до… Ты ещё сказал, что опытная женщина… И я решился… Николай, я передать тебе не могу, как мне стало отвратительно там!.. Они что-то делали со мной… Ничего такого, не подумай! Музыка звучала… Она сняла с меня пальто, пиджак расстёгивала, касалась меня… Я размяк. Плохо помню, одна муть перед глазами. Я размяк, и мне хотелось согласиться, чтобы меня вели, и прикасались. Но было так отвратительно, до спазмов, до тошноты… Не помню как, но я сбежал.

Развернулся и помчался прочь. Очнулся на улице, от холода, пальто в руке, значит, я выхватил его.