Намек. Архивный шифр

Спустя несколько дней Таню стало меньше лихорадить. Она уже присаживалась ненадолго — чтобы поесть или немного почитать. Хотя жена была ещё слаба, Николай получил возможность вернуться на службу. Он уже и на новом месте руководил группой, и было беспокойно: как бы работа не разладилась в отсутствие начальника, как бы не разболтались сотрудники, ещё слабо приученные к дисциплине. А главное, вечером партсобрание — не пропускать же! В отсутствие мужа к Тане обещала наведаться соседка — проверить, всё ли в порядке и не надо ли чего. Впрочем, больная по большей части спала, и врач говорил, что это, в общем, естественно.

После целой недели в четырёх стенах с короткими вылазками на рынок и в булочную приятно было снова оказаться в гуще городской жизни. Вдыхая морозный воздух, сдобренный навозом, бензином и печным дымом, шагать в толпе спешащих к началу рабочего дня служащих — заводские и фабричные смены начинаются раньше. Слышать нарастающий и убывающий гул автомобилей, цокот копыт по мостовой и дребезжание колясок. Рассматривать на ходу рекламные плакаты, вывески, кричащие витрины коммерческих магазинов. Каждый день открывается что-нибудь новое: то магазин, то ателье, ресторан, парикмахерская. НЭП необычайно оживил торговлю и вообще коммерческую жизнь. Что-то и лопается — не без того.

Сыпал мелкий снежок, едва заметно покалывал ледяными иголочками лоб, свежевыбритую кожу на щеках, губы. Вдоль улицы тянуло тонким, сквознячным ветром, который настойчиво выискивал щелей в одежде, лез за воротник…

Надо же, какие мелочи стал замечать! Разнежился в квартире с отоплением. А давно ли зуб на зуб не попадал зимними ночами. Лежишь в кровати, сверху навалены одеяло, тулуп, Танина шубейка, буржуйка остыла, крепко прижимаешь к себе жену, и из всех возможных в такой ситуации желаний самое настойчивое — согреть её и хоть немного согреться самому…

Ровно половину жизни он — москвич. Его московская жизнь, какой отрезок ни взять, всегда менялась, не стояла на месте, крутых поворотов в ней хватило. Но всё же разные вещи — когда твоя отдельно взятая жизнь — случайно или твоим собственным решением — круто меняет направление или когда жизнь города и всей страны вдруг пускается вскачь по ухабистой дороге со множеством развилок, перекрёстков и поворотов.

Война, революция, новая власть и возвращение старой столицы. Гражданская война, голод, интервенция. Победа рабоче-крестьянской власти, потеря территорий, массовая эмиграция поражённых в правах классов. Новая экономическая политика. Процвели мелкие собственники, предприниматели, мещане.

Агитаторы привычно повторяли: «Мы строим, стремимся к свершениям. Счастье в преодолении, счастье — в борьбе!»

Но невероятно остро, до неприличия хочется побыть мещанином, прочувствовать сытость, уют, изобилие — благополучие. Они теперь не поблизости, не у господ, не в твоём туманном будущем. Это твоё теперь по праву: принадлежит трудовому народу. Хотя, если задуматься, какой ты трудовой народ? Ты, уважаемый товарищ, чиновник. Совслужащий, по-нынешнему. И ты большевик, которому не пристало омещаниваться. А душа и тело требуют отдыха. И ты ведёшь жену в коммерческий ресторан, и покупаешь для неё золотые безделушки в ювелирном магазине, чтоб компенсировать недавнюю жизнь впроголодь, развлечь и вообще дать знак внимания. Ты покупаешь граммофон и пустейшую игрушку для домохозяек — пылесос — электрическую машинку, которая только затрудняет уборку и занимает место на кухне…

Ну, нет. Не так уж бездуховно жил большевик Бродов. Он читал полезные книги, интересовался новинками техники, старательно разбирался в хитросплетениях мировой политэкономии, проводил просеминары и политинформационные беседы, участвовал в субботниках. Да и тратился не на одно лишь баловство. Сестре отправлял помощь, покупал для брата хороший американский инструмент: заграничные товары хлынули в Советский Союз после заключения торговых соглашений.

Но Николай утратил ощущение какого-то главного стержня жизни, которое раньше всегда было у него. Просто, когда оно было, он не знал об этом, не замечал. Теперь же спохватился о потере, которой не сумел бы описать, дать определения. Если поглядеть по сторонам — многие коммунисты, большевики позволяют себе и не такой ещё шик, как умеренный товарищ Бродов. Странно было бы отказывать себе в заслуженном благополучии. А что-то не так.

Среди дня Бродову на служебный номер позвонила встревоженная соседка: Татьяне очень плохо, врач уже вызван. Что-то сломалось в механизме выздоровления.

Николай, не теряя времени, отправился домой. Долго не было трамвая. Он плюнул, пошёл пешком — и тут подлая колымага прозвенела мимо! До следующей остановки оставалось далеко — не добежать. Ситуация и ещё раз повторилась: Бродову опять не хватило терпения дождаться. И ни единого извозчика поблизости. Помочь жене могли только медики, но ему хотелось в тяжёлый момент быть с ней рядом.