Намек. Архивный шифр

По правде говоря, вся эта возня со словами и интонациями оставалась скорее его собственной игрой: Танюша принимала от мужа без ропота любое обращение, ведь он не позволял себе — и не имел поводов — намеренно её обижать. Николай же и в такой незначительной домашней ситуации поставил себе задачу учиться — в данном случае, деликатности. Получалось, правда, пока неважно.

Жена села напротив с дымящейся чашкой.

— Я нашёл Алексея, — нарушил молчание Бродов. — Друга юности. Я рассказывал.

— Я помню, Коля.

Ни единого лишнего слова! Она прекрасно знала, что муж, если хочет, рассказывает сам, без наводящих вопросов. А если бы не хотел поделиться, то он и не заговорил бы на эту тему вовсе.

— Он в психиатрической лечебнице.

Произнести страшные слова было тяжело, как будто пришлось вновь переступить порог мрачного учреждения.

Таня с ужасом протяжно вздохнула. Николай припал к своей чашке и жадно отпил горячего чая. Жена не спросила: «Что с ним?» Но она задала самый главный, самый болезненный вопрос:

— Можно его вылечить?

Каким образом так получается?! Почему?.. Таня тонка, проницательна, умна в общении. Она умна! Отчего же так мало в этой жизни ей по-настоящему интересно? Отчего с ней невозможно всласть поговорить, как в прежние времена с бедным Алексеем Кондратьевичем — о библиотеке Ивана Грозного, об опричных тайнах Арбата, о масонских особняках Гагаринского переулка?.. Поговорить-то можно. Жена будет слушать, сочувствовать, даже задавать уместные вопросы. Но ты всё время будешь ощущать, что вникает она ради тебя, а ей самой все эти истории даром не нужны…

— Врач говорит, безнадёжен… Я и сам видел… Пытался говорить с ним…

Ожили в памяти пустой взгляд знакомых глаз, за семь лет состарившихся и потухших, бессвязное бормотание надтреснутого, неузнаваемого голоса. Прежние ранние залысины на лбу Алексея слились в огромную безобразную плешь, захватившую темя и обрамлённую реденькими, давно не стриженными полуседыми прядками.

Николай вернул чашку на блюдце. Поставив локоть на стол, упёрся лицом в сжатый кулак — крепко, больно прижал задрожавшие губы к зубам. Отчасти помогло: слезливый припадок прошёл, жена не заметила или сделала вид.

— Глупейшая история. Попал под экипаж…

Извольский ещё не успел надеть военной формы. Днями ждал назначения. Легко представить, сколько мыслей роилось в голове у него, и в обычное-то время склонного к размышлениям. Немудрено, что, переходя Тверскую, Алексей забыл выйти на минутку из задумчивости. Его ударило углом пролётки, отбросило на мостовую. Падение в сторону помогло избежать увечий. Другие экипажи и моторы успели кто остановиться, кто — отвернуть. Но с головой Алексея случилось сильное сотрясение.

Не беда бы, однако повреждение, нанесённое за пять лет до того грабителем, снова дало о себе знать. Извольский потерял память, почти утратил способность членораздельно говорить и не подавал признаков того, что хорошенько понимает происходящее. Разум Алексея помутился и остался непоправимо увечным. День за днём, год за годом пациент клиники для душевнобольных оставался вял и равнодушен ко всему.

— Знаешь, его отец жив. Преспокойно укатил в эмиграцию.

— Он так равнодушен к собственному сыну?!

— Как я понял со слов кухарки и врача, Кондратий Андреевич поверил, что Алексея не вылечить. Он мысленно похоронил сына…

Бродов чувствовал, что не заснёт: тяжёлое перевозбуждение им владело. Посидеть бы ещё в одиночестве и хорошенько подумать. Но вот беда: думать было решительно не о чем! Пришлось улечься в кровать в обычное время. Таня, утешая, обняла его. Тело привычно спутало добросердечие супруги со страстью. Но Николай, благодарно поцеловав жену в макушку, поторопился отвернуться на другой бок: решил, что дать волю инстинкту сегодня — будет не по-человечески. Таня напоследок нежно провела ладонью по его плечу и убрала руку. Бродов опять подумал со смесью уважения и досады: она по-житейски большая умница, ну отчего же у неё нет интересов? Отчего ей не скучно так жить?!

И час, и два, и три Николай лежал без сна. В голове без перерыва крутилась одна и та же навязчивая фантазия: он всё представлял, о чём говорил бы с безумцем, если бы встретил хоть малейший отклик на обращённые к тому речи. Мысленно он всё уговаривал Алексея, что надо вернуться в сознание, что это совсем не страшно, что это интересно, в конце концов. Вспоминал самые яркие и самые весёлые моменты их совместных поисков и в мыслях пересказывал их другу. Старался найти точные слова и построить из них короткие, броские фразы — такие, чтоб обязательно пробудили спящий разум. Старался вообразить, на что и каким образом Алексей, наконец, отзовётся.

В глухой ночной час сознание, видно, стало всё же мутиться дрёмой. Фантазия сменила своё направление. Воображаемый Алексей ответил, но ответил не как живой человек — как покойник: что будто он давно и далеко ушёл уже от бренного тела, что у него теперь совсем иная жизнь. «Помнишь, мы читали и гадали, что же будет по ту сторону? Так вот: я есть, и могу жить снова, но теперь — по-другому».