Намек. Архивный шифр

Саша засмеялся, довольный, но продолжить рассуждения не торопился: ждал, чтобы его попросили разъяснить. Николай так и сделал.

— Вы говорите «происходют», «строют». Это характерно. Для региона ещё характерны смягчённые «т»: «ходють», «ездиють», но вы, очевидно, уже переучились. Из особенных словечек заметил у вас только одно: «давеча».

«Давеча»? Николай понимал, что слово простонародное, но разве водится оно только в родных рязанских краях? Надо же! Впрочем, никакой беды нет употреблять его в бытовых разговорах. А вот неверного спряжения глаголов Николай за собой не замечал, всюду ими сыпал: и на экзамене, и с трибуны. Не дело! Решил впредь последить за речью.

— В остальном вы вполне по-московски говорите. Мне заметно московское, потому что я сам петроградец… ленинградец теперь… Нет, неправильно. Был петроградец, а с восемнадцатого года москвич: переехал вместе с ВЦИК.

Осенью семнадцатого Саша работал в Реввоенсовете: редактировал и даже сочинял листовки, писал для «Известий» и других большевистских изданий. После самороспуска Реввоенсовета талантливого парнишку перевели в Издательский отдел ВЦИК. Впоследствии он предпочёл государственной службе журналистику.

— Но мы ушли в сторону, — спохватился Кенич. — А мне всё же интересно про эту вашу присказку. Откуда вы её взяли? Или как она сложилась? Расскажете?

У Кенича как собеседника Николай успел заметить приятную особенность. Как он ни отвлекался от однажды намеченной темы беседы, затем обязательно возвращался к ней. Логичность и последовательность Бродов ценил. Он опять усмехнулся.

— Это вы мастер рассказывать. А я объясню в двух словах. Слушателям академии поставили задачу: преподавать на курсах усовершенствования командиров. Я новичок в Красной армии, отучился в академии всего полтора курса. А слушать меня пригнали не одну только молодёжь. Были командиры, которые отвоевали всю Гражданскую. Хорошо. Довожу до их сведения то, чего они знать не могут. Вижу — поплыли: взгляд пустой, лица вытянулись. Информация сложная. А чувствовать себя мальчишками им совсем неохота…

Николай остановился. Он никогда прежде не задумывался, почему же выбрал такую странную форму для выражения солидарности с командирами-практиками, которым очень трудно давалась теоретическая часть военной науки.

— Вы решили с помощью слова присоединиться к ним? Как будто вышли из-за трибуны и встали со слушателями по одну сторону баррикад. Верно?

Лучше не скажешь.

— Верно, — подтвердил Николай. — Понимание — наше общее дело. И от них зависит, и от меня.

Непринуждённо пробеседовали почти до отбоя. Оставалось только скорым шагом вернуться в санаторий, чтобы избежать объяснений по поводу нарушения режима.

* * *

Трудно себе представить, чтобы человек чувствовал себя счастливым дольше нескольких часов. Обязательно что-нибудь потом случится: любимая надует губки, наступят на больной мозоль в переполненном трамвае, придётся выполнять неприятное поручение, в конце концов, посмотрит в кинотеатре никудышный фильм — и настроение переменится. Таков закон человеческой природы. Но слушатель Военной академии РККА Николай Бродов не подпадал под действие этого закона.

«Счастлив» — для его прагматичной натуры слово, возможно, излишне эмоциональное, однако, по сути, верное. Никаких раздражающих факторов в его нынешней жизни не было. Между академией и домом он большей частью перемещался пешком; кинотеатр посещал крайне редко из-за нехватки времени и рад был всему, что ни покажут; серьёзного интереса в плане женского пола пока не имел; бытовые задачи решались без затруднений. А все его обязанности состояли теперь в том, чтобы усваивать новые знания, прилежно постигая военную науку.

С утра до ночи, а нередко и по ночам он только и делал, что учился. В этом и состояло счастье, доселе несбыточное. Оно полностью затмило тот хороший, по сути, дореволюционный период, когда Николай служил в архиве и ходил в университет Шанявского. В те поры в среде людей высокообразованных он всё время чувствовал себя недоучкой, а народный университет, как ни был хорош и прогрессивен, систематических знаний не давал, скорее, повышал общую эрудицию. В Военной академии была система: была логика обучения, методология. Был огромный новый мир.

Николай не то чтобы никогда прежде не интересовался военной наукой. Точнее сказать: он прежде не задумывался, что такая наука вообще существует. Теперь он уже вполне освоился в новой для себя стихии, он научился видеть красоту образцовых стратегических и тактических решений, получил представление о том, как масштабное мышление сочетается со вниманием к каждой детали. Но многое ещё только предстояло выучить и освоить.

Должно быть, если бы Николаю выпало изучать медицину или электромеханику, он отнёсся бы к этому с теми же энтузиазмом и прилежанием. Но ему досталось военное дело.

От чего он, правда, не был в восторге, так это от неотъемлемой атрибутики военной службы: необходимости носить военную форму, козырять на каждом шагу… Собственно, и всё.