Наондель

Череп она все это время держала под мышкой. Теперь она осторожно положила его на бархат рядом с ножом, камнем и пшеницей. И решилась посмотреть в окно.

Вокруг острова лежало бескрайнее блестящее море. Никакого движения на его поверхности, кроме волн. Никого, кроме птиц, снаружи храма. Впрочем, это трудно сказать наверняка, поскольку стекла такие грязные. Долго-долго она стояла так, глядя вдаль. Потом пошла к другому окну и стала следить из него. Наружу она больше не пошла.

Когда солнце стало опускаться к горизонту, Иона села на пол, обследуя свои раны. Ни одна из них не была глубокой, однако она знала, что раны могут загноиться и воспалиться, если их не промыть. А у нее не было ничего, чем промыть или перебинтовать раны. Здесь ничего такого нет: это место не для того, чтобы жить. Это место, чтобы умереть. Она верила, что готова к смерти, но этот день показал ей: ее убежденность – ложь, ее доверие – иллюзия. Сгорая от стыда, она закрыла лицо руками. Как она могла так предать Алинду? Предать весь Матхели, всех людей, веривших в нее. Ее роль была ясна: она должна умереть, чтобы они жили дальше, процветали и размножались. Она – смерть в Вечном Круговороте, чтобы они могли оставаться жизнью.

Она села и принялась молиться. Но ответов не нашла ни в готовых молитвах, ни в себе самой. И только когда цвета заката вновь окрасили грязные окна, в голове промелькнула мысль. Ее этому учили. Не Алинда, не в Матхели, а дома, где она выросла. Мало воспоминаний осталось у нее с тех времен. Парное молоко. Запах свежескошенной травы. Красные маки в руках. Объятия. Несколько слов. И еще совет, высказанный кем-то старым, не ее матерью, а кем-то ее старше. Бабушкой? Почти беззубый рот, рассказывающий, как промыть рану, если под рукой нет совсем ничего.

Она выпрямилась. В храме не было никаких сосудов. Ни одной чаши. Ничего, что могло бы послужить ее целям. Кроме черепа.

Поднявшись, она подошла к алтарю. Череп был чистый и гладкий. Он долго пролежал в воде, мелкая рыбешка и крабы общипали с него все мясо. Все зубы остались на месте. Череп был на удивление маленький. Либо предшественница Ионы была очень небольшого роста, либо она была совсем юная. Ее послали сюда, когда Алинда сама была ребенком. После жертвоприношения последовали долгие годы процветания, так что у них не было оснований посылать сюда новую посвященную. Поэтому-то Иона и провела в Матхели целых десять лет.

Она задалась вопросом, как звали девушку.

И тут ее озарила мысль: их имен она никогда не слышала. Все ее предшественницы были безымянными девушками. Как скоро забудут и ее имя?

– Прости меня, – шепнула она маленькому черепу.

Присев на корточки, она завела череп между ног. В последний раз она пила до того, как покинуть материк. На острове полагалось соблюдать пост. Здесь нечего было есть, нечего пить. Но она не облегчалась с тех пор, как приехала сюда, ей это даже в голову не приходило, и она смогла заполнить череп до половины. Выйдя за дверь храма, она старательно промыла раны на животе, на ногах и бедрах, на ступнях и пальцах собственной мочой. Раны обожгло. Это хорошо. Значит, они очистились.

Она понимала, что надо помыть череп, но не могла заставить себя покинуть храм и спуститься к морю. Положив череп рядом с собой на пол, она свернулась калачиком рядом, чувствуя, что теперь ей не так одиноко.

Так прошел второй день Ионы на острове.

На следующее утро на море дул ветер. По небу гонялись друг за другом серые тучи. Теперь Иона сильно замерзла и сходила с ума от жажды. От соленой воды, которой она наглоталась накануне, пить хотелось еще больше. Она знала, что ей сейчас надлежит сделать. При помощи ножа и камня она должна расколоть череп о скалы, а потом рассыпать кусочки по белому кругу вокруг храма, чтобы ее предшественница могла воссоединиться с сестрами. Так та поступила с костями той, что прибыла на остров до нее. Так поступит другая девушка с останками Ионы, когда приедет сюда. Таков ритуал, таков закон. Этому ее учили. Если она не выполнит этого, одной из важнейших частей ее миссии, то чего стоит все то, чему ее учили? Чего стоит вся ее жизнь?

Однако она не могла заставить себя это сделать. По крайней мере пока. Череп стал ее единственной компанией. Ее единственным сосудом. Она уже осквернила его своей мочой. Должно быть, это табу. Стало быть, если она не исполнит свой долг немедленно, это уже не имеет значения. Она обязательно все сделает – чуть позже.