узнавал, что господствующее течение жизни не мир, а война, узнавал, какие хитрости нужны, чтоб в ней удержаться, с какими усилиями и жестокостями приходится пробиваться, с каким трудом взбираться... Остальное время дня, предоставленный самому себе, на попечении кормилицы Иларии и ключницы Саверии, он бродить среди простонародья, слушает разговоры моряков на пристани или местных пастухов, и в их наивных восклицаниях, в их простодушном восхищении перед удавшейся засадой или ловкой западней, его юный мозг находит энергичное подтверждение тех уроков, которые он уже получил дома. Это было его школой житейской мудрости. В таком раннем возрасте эти уроки западают глубоко, в особенности же, если сама натура идет им навстречу; здесь же сердце готово принять их слепо, потому что воспитание идет рука об руку с инстинктом. Таким образом, с самого начала революции, когда он снова попадает в Корсику, жизнь ему представляется тем, чем она и была на то время на самом деле, борьбой всеми родами оружия. И вот в этой-то замкнутой области он и действует не задумываясь, свободней чем кто-либо 1
). Если он и приветствует закон и правосудие, то больше на словах, да и то как-то иронически; в его глазах закон — только безжизненная фраза из кодекса, правосудие — книжная фраза, и сила первенствует над правом.Вот на этот-то характер, уже вполне определившийся, падает второй удар молота, и во второй раз кладет на него тот же отпечаток: французская анархия запечатлела в этой молодой душе те основы, которые уже были начертаны в его детском сердце анархией корсиканской, потому что
_________
общество разлагающееся дает так же уроки житейской мудрости, как и общество еще не сложившееся.
Его зоркие проницательные глаза очень скоро разглядели, сквозь шумиху трескучих фраз и теорий, истинную основу революции, т.-е. господство свободных страстей и торжество большинства над меньшинством; быть победителем или побежденным, вот две крайности, между которыми надо выбирать, середины быть не может. После 9 термидора были сорваны последние покровы, и на политической арене красуются инстинкты полной разнузданности, самовластия и личных вожделений, во всей их неприглядной наготе; о благе общества и о народном праве нет и помину; ясно для всякого, что у кормила правления стоит простая разбойничья шайка, что Франция ее добыча, что за эту добычу она постоит против всех и перед всеми, пустив в ход все существующая средства, не исключая и штыка. При таком режиме, когда в центре метет новая метла, прямой расчет держаться поближе к метельщикам.