Наполеон - спаситель России

Аустерлиц не считался таким позором, скорее случай­ностью. А вот Тильзитский мир — считался. Активнейшим врагом Тильзита стала вдовствующая императрица Мария Федоровна. Князь Андрей Куракин имел личное поруче­ние императрицы: «присматривать» за ее непутевым сы­ном, как бы он не заключил мира с Наполеоном.

В 1808 году Наполеон захочет жениться на сестре Александра Екатерине Павловне. Но отношение к «кор­сиканскому чудовищу» и у великой княжны, и у ее матери были категорически отрицательные. Мария Федоровна стремительно выдает дочь за герцога Ольденбургского: младшего сына своей рано умершей сестры и герцога Петера-Фридриха-Людвига, двоюродного брата Екатери­ны II — принца Георга Ольденбургского (1784 - 1812 гг.). Принца приглашают в Россию, он изучает русский язык и до конца своих дней остается в России. Как выразилась графиня Шуазель-Гофф: «Наполеону пришлось в первый раз получить отказ».

Когда посланец Наполеона Савари приехал в Петер­бург, императрица уделила ему ровно 1 минуту. По часам. Из аристократических домов, где собирался побывать Савари, его приняли всего в двух, а гвардейские офи­церы демонстративно били стекла во французском по­сольстве.

А вот великий князь Константин, родной брат Алек­сандра, наоборот, буквально требовал от брата немедлен­ного заключения мира с Наполеоном. Еще до Фридланда, 13 июня, братья встретились. Категорически отвергнув аргументы Константина, Александр накричал на брата и велел немедленно отправляться к своей гвардии и не со­ваться в политику. Константин же ослушался и во время Фридланда собрал самовольный «военный совет», решая вопрос: как замиряться с Наполеоном? Он даже предлагал немедленно послать мирную делегацию.

Интересно, что среди прочего обсуждалось, насколько можно полагаться на лояльность крестьянского населения Российской империи. И в целом участники «военного со­вета» приходили к неутешительным оценкам.

Такой же разброс мнений был и в самых широких сло­ях, но преобладали чувства национальной униженности и обиды. Считалось, что «союз с Наполеоном не что иное может быть, как подчинение ему»[106].

Настроения общества гениально выразил А.С. Пушкин:

Его мы очень мирным знали,Когда не наши повара

Орла двуглавого щипалиУ Бонапартова шатра.Да, Александр — не Македонский!

«Его»? Это Александра, конечно. Не любил его Пушкин, не любил.

И конечно же, по-прежнему боялись «Робеспьера на коне». Для большинства дворян Наполеон таковым был и остался. Губернатор Оренбургской губернии М.В. Веригин писал своему знакомому: «В новой конституции гер­цогства Варшавского говорится, что никто не имеет права владеть крепостными. И вот одним росчерком пера дворя­не почти лишены собственности. Можно опасаться, что эта эпидемия явится и у нас. Это станет страшным ударом для России»[107].

Полиция активно перлюстрировала письма, собирая такие, например, перлы: «Война принесла нам много вреда, а мир окончательно разорит нас... Такого условия не было ни в одном договоре от сотворения мира...»[108].

В марте 1807 года Александр приказал Сенату выпу­стить указ «о запрещении всяких неприличных и разврат­ных толков о военных и политически делах».

Это ощущение национальной униженности, ославлен­ное, слабости государства и беззащитности перед «сан­кюлотом на троне» исчезло только после 1812 года. Оте­чественная война как бы реабилитировала и государство, и лично императора.

«Тильзит! при имени его обидном теперь не побледнеет росс», — писал Пушкин. «Теперь» — это после Отечествен­ной войны 1812 г.

В России возникло представление, что Александр лов­ко обманул Наполеона, усыпил его бдительность. А по­том нанес смертельный удар. Тексты, написанные самим Александром, позволяют толковать его политику и таким образом.

«Бонапарт полагает, что я просто дурак. Смеется тот, кто смеется последним», — писал Александр сестре Екате­рине Павловне.

После встречи в Эрфурте Мария Федоровна пишет сыну, что его «преступной политикой» недовольно все рус­ское общество. Его и так считают «орудием Наполеона», а в Эрфурте он делается «марионеткой корсиканского чу­довища».

Сын отвечает маме более чем откровенно: «никакого подлинного союза с Францией нет в помине. Есть лишь временное и показное примыкание к интересам Наполе­она. Борьба с ним не прекратилась — она лишь изменила форму».

Бонапарт сам поддерживал такое мнение: он не раз, в том числе на острове Святой Елены, объявлял Александра «хитрым византийцем», «двуличным хитрецом» и так далее.

Впрочем, назвать это умение Александра можно и ина­че... Манфред полагал, например, что из всех Романовых Александр I Павлович «был, по-видимому, самым умным и умелым политиком».