Напрасный труд

Егоров поблагодарил за помощь. Он по собственному опыту уже знал, что стоит даже одна виза в министерских кабинетах, а здесь целых тридцать, к тому же было совершенно очевидно, что в родном Министерстве его совершенно не ждали, что он будет только досаждать всем, и, следовательно, рассчитывать на чью-то помощь было бы просто наивно

– Застрял на месяц, -решил Егоров, взял в хозяйственном управлении направление в гостиницу и уехал, решив, что утро вечера мудренее.

Советская Москва всегда не любила приезжих и никогда не встречала их хорошо. На то были свои причины. Одна из них – уж слишком их было много, этих приезжих. И каждый, на взгляд москвича, какие бы не были официальные причины его приезда в Москву, в действительности приезжал только за тем, чтобы найти что-то и утащить это "что-то" к себе, в свою далекую, совершенно чужую и даже враждебную для каждого честного москвича провинцию, отняв тем самым у него, у москвича.

А утаскивать было что. И, прежде всего, это вожделенные для всей остальной России мясо и колбаса. А потом и одежда, и обувь, и детские игрушки, и даже карамель. Провинции казалось, что в Москве есть все. А иностранцы, приезжающие в Москву, были уверены, что здесь нет ничего. Поэтому хорошо, что в провинцию их не пускали, чтобы не травмировать их совсем уж до смерти.

Конечно, изо всего того, что в Москве было, она мало что производила сама, не пасла же она, к примеру, скот. Она вначале все отбирала у той же провинции или покупала за рубежом на деньги, полученные от продажи нефти, добытой все там же, и удовлетворяла прежде всего себя. Это и понятно, однажды партийное руководство объявило Москву образцовым коммунистическим городом, но без колбасы в магазинах никто бы в это не поверил.

Миллионы приезжих, вечно озабоченных и вечно что-то ищущих, совершенно изменили сам облик Москвы. Это они захватили московские аэропорты и вокзалы, половодьем затопили улицы, вытоптали и загадили скверы, это они создавали огромные очереди за чем угодно, в любое время и в любом месте. Причем, очередь возникала мгновенно и как бы ниоткуда, только что здесь, как и везде, в разные направления бежали каждый по своим делам люди, и вдруг как будто кто-то включил огромный магнит, и в его поле они мгновенно построились, и уже каждый имел свое, совершенно определенное место и прочную связь с другими людьми, секунду назад совершенно ему не нужными.

Москвичи владели жилыми домами и учреждениями. Это уже они переполняли по утрам станции и поезда метро, автобусы и троллейбусы. А ехали они в учреждения, но, глядя на них, никто бы не подумал, что это жители единственного в стране образцового коммунистического города. Такие же невесёлые, безразличные ко всему, с самого раннего утра уже усталые лица, как будто это не они хорошо выспались и только что позавтракали на зависть для всей остальной России полукопченой колбасой по четыре рубля за килограмм.

Но, если кто доехал бы с ними до самого их учреждения и вошел туда, он был бы поражен, увидев, как из серых, усталых и одинаково с тобой не очень счастливых москвичей, как будто это была только одна маскировка, появляются и расцветают красивые, оживленные, неотразимые женщины, энергичные, обаятельные, остроумные мужчины. Так из непривлекательной, под цвет древесного сучка, куколки появляется к сроку бабочка с солнышком на каждом крыле.

Приезжие же владели улицами и магазинами. Это они потели под тяжестью огромных сумок, мусорили на улицах, толкались и отдавливали ноги, даже не подумав извиниться, хамили в очередях и рвали из рук друг друга все, даже не поглядев, что это. Это у них, подобно татуировке, на лицах было написано выражение опасения, что ему-то наверняка не достанется. Именно за это настоящие москвичи сильно не любили приезжих, а те, в свою очередь, так же сильно не любили москвичей, которых отродясь не видели и за которых они принимали своих приезжих соплеменников.

Москва мелко мстила приезжим за то, что они есть. Она засекретила все общественные туалеты города и построила для расселения приезжих настоящие резервации, вроде комплекса гостиниц на ВДНХ, с номерами на четверых и с удобствами, нет, все же не во дворе, а в конце коридора, а душем где-то в подвале.

Хорошо принимались только кровные родственники по партийно-советской номенклатуре. Но Егоров к ним не относился, а поэтому направление получил как раз в резервацию, в гостиницу "Восход". К администратору была огромная очередь. Егоров, который из-за разницы во времени уже почти засыпал на ходу, сел было в кресло с намерением подремать пока. Но к открытому всем ушам и глазам телефону-автомату, почти у него над головой, подошел один из ожидающих в очереди, сильно нетрезвый и одетый во все новое, как часто делают приезжающие в Москву провинциалы. Набрав номер, он закричал на весь вестибюль: