Нарушая заповеди

Понижаю передачу и вжимаю газ в пол. «Франкенштейн» резко ускоряется и готовится к взлёту. Новый всплеск адреналина обволакивает мозг, вытесняя всё ненужное. Из динамиков рычит «Гражданская оборона»:

«…На заре, наяву

Да со скоростью мира

Самое время!»

Самое время! Заменить ярость скоростью. Вылетаю с автострады и врываюсь в более плотный автомобильный поток. Непрерывный звук моего клаксона заменяет сирену, вынуждая прочих участников движения разъезжаться клином, уступив мне дорогу. Не сбавляя скорости, пру, как ледокол — смертоносный и неумолимый. Адреналин бушует в крови, кровь ревёт в ушах, пульс зашкаливает… Кайф!..

На грунтовке ощущение недавней эйфории без остатка выветривается в приоткрытое окно. И мой мир снова наполняется живыми звуками, запахами и воспоминаниями с привкусом горечи.

«Рома, здравствуй…»

Да ну на!.. Я готов был поверить в глюки. Откуда?.. Почему?

Чёртов Толян! Как в многомиллионном городе, напичканном изысканными десертами под завязку, можно было учуять именно её… Пироженка, твою мать!.. Отравленная!

И взгляд, как у ангела… Падшего. А там, в затягивающей глубине глаз… Невинность и порок — ловушка для неподготовленных лохов. Она всегда была такой, даже тогда — в той, другой жизни. Моя маленькая нежная… сестрёнка. Она опутывала ещё неумело, неосознанно, но эффект я испытал на собственной шкуре.

И вот опять… Увидел и сразу понял, что ловушка, но снова попался, как сентиментальный придурок. На голос дрогнувший, румянец на нежной коже, трепещущие ресницы и губы…

Сидел, как онемевший чурбан, и таращился на эти губы… На изящную шею, на обтянутую тонкой тканью девичью грудь. Ничего подобного у этой девочки раньше не было. Ничего, что могло бы пошатнуть мои братские чувства. Но что-то во мне расшаталось, глядя, как преподобный Толян упражняется в словоблудии, пытаясь обаять Ляльку.

Что она, папина дочка, вообще здесь забыла? На ремонт тачки зарабатывает? Да бред! Слишком много её стало в моей жизни. Зачем? Очередное испытание?

Столько лет безуспешно глушить в себе ненависть, и вот когда, казалось бы, почти справился, успокоился… Всевышний снова сбросил на меня эту бомбу. Взрыв ярости я пережил ещё при первой встрече. И откат случился тяжёлый. И ненависть снова проснулась, заворочалась, оскалилась… Я не кормил её, молился, стараясь усыпить. Жить вдруг очень захотелось — ярко, остро, не оглядываясь. Прямо сегодня решил начать. Но Его Преподобие прочертил неверный маршрут.

Я пожирал глазами повзрослевшую Ляльку и обречённо ждал, когда поднимется моя ненасытная ненависть… Растревожит душу, нарушит зыбкий покой. Но то, что поднималось, реагируя на близость «сестрёнки», тревожило не меньше, чем жажда мести, и ничего братского в этом не было.

И Лялька мне совсем не помогала — ни вызова, ни дерзости во взгляде. А я ждал…

И дождался. Как берёзовые угольки в топку моего смятения:

«Он называл меня Лялькой… Мой любимый мужчина…»

Солнце спряталось за деревьями, когда я прибыл на место. Перебравшись через короткий мост, я съехал правыми колёсами с дороги и заглушил накренившегося над обрывом «Франкенштейна». Покинув салон, с наслаждением вдохнул запах луговых трав, тины и прохладной озёрной воды. Уже лучше.

Нелегко в Подмосковье отыскать тихое место. Это оказалось нелюдимым из-за сложного подхода к воде. Немного дальше, вверх по ручью, начиналась река, и вот там в жару всегда народу было — не протолкнуться. А здесь — тишина.

Я стремительно разделся, сбросив вещи прямо на траву, подошёл к ветхому ограждению моста и взглянул вниз. Две упитанные серые утки, смешно загребая красными лапами, разрезали гладкую поверхность озера.

Опасность с воздуха, птички! Короткий свист в ушах и вода сомкнулась надо мной, отрезая все звуки и даже воспоминания. Спустя пару секунд ладони погрузились в холодное илистое дно. Стало неприятно и я тут же устремился вверх. Когда вынырнул, обе очумевшие утки снова ломанулись в разные стороны, матеря меня в две возмущённо крякающие глотки. Настроение взметнулось вверх, мозг протрезвел, небратские чувства скукожились. Так намного лучше.

На протяжении всего обратного пути я игнорирую вызов Толяна, но этот упрямый звонарь решил не сдаваться.

— Тёмный, какого хрена ты не отвечаешь? Я уж думал…

— Ваше Преподобие, Вы свой базар хоть иногда фильтруйте и ревите потише, я ведь могу быть не один.

— Да с кем тебе быть-то, волчара, кроме твоего Терминатора?

— Франкенштейна, — терпеливо поправляю.

— Да без разницы. Я, между прочим, за тебя волновался. Опять, небось, гонял?

— По делам ездил.

— Ну да, всё время забываю, что ты деловой. Ты, кстати, чего из кофейни сорвался, хорошую девочку расстроил?

Как чувствовал, что не надо брать трубу. Цепкая память сразу же нарисовала мысленный образ «хорошей девочки». Нарисовала и вдохновила.

— Но ты ведь наверняка утешил, — отвечаю с неожиданным раздражением, и бультерьер Анатолий вгрызается в неосторожную фразу: