Наш общий друг. Часть 3

Если, проходя мимо всемогущаго банка, Белла и подумала на минутку, какъ было бы пріятно забраться туда на часокъ и покопаться блестящей мѣдной лопаточкой въ кучахъ золотыхъ и серебряныхъ монетъ, то все же въ общемъ она была далека отъ алчныхъ желаній и мыслей. Значительно исправившаяся въ этомъ смыслѣ, съ прыгающими передъ ея свѣтлыми глазками полусложившимися новыми образами, въ составѣ которыхъ меньше всего было золота, она вступила на пропитанную лѣкарственнымъ запахомъ территорію Минсингъ-Лэна и почувствовала себя такъ, какъ будто передъ ней открыли ящикъ въ аптекѣ.

Торговую контору Чиксей, Венирингъ и Стобльзъ ей указала какая-то пожилая женщина изъ мѣстныхъ жительницъ. Белла наткнулась на эту леди, когда та выходила изъ кабака, утирая рукою еще не обсохшій ротъ, подозрительную влажность котораго она объяснила хорошо извѣстными въ физикѣ естественными причинами, сказавъ, что она зашла въ заведеніе взглянуть, который часъ. Контора помѣщалась въ нижнемъ этажѣ съ темнымъ ходомъ подъ воротами, и Белла, подходя, только что было начала размышлять, согласно ли будетъ съ мѣстными обычаями зайти туда и спросить Р. Вильфера, какъ вдругъ — кого же увидала она у окна съ поднятой рамой, какъ не самого Р. Вильфера, расположившагося на подоконникѣ съ легкой закуской.

Подойдя ближе, она разсмотрѣла, что закуска состояла изъ маленькаго хлѣбца и кружки молока на пенни. И въ ту самую минуту, когда она сдѣлала это открытіе, ея родитель замѣтилъ ее и разбудилъ всѣ эхо Минсингь-Лэна, вскрикнувъ: «Боже ты мой!»

Вслѣдъ за тѣмъ онъ вылетѣлъ на улицу безъ шляпы, настоящимъ херувимчикомъ, крѣпко обнялъ ее и повелъ въ контору.

— Работа у насъ только-что кончилась, — пояснилъ онъ. — Я здѣсь одинъ, какъ видишь, и собираюсь… я часто это дѣлаю, когда всѣ разойдутся… собираюсь попить на свободѣ чайку.

Окинувъ взглядомъ контору съ такимъ выраженіемъ, какъ будто это была тюрьма, а отецъ ея — узникъ, Белла принялась тормошить его и душить поцѣлуями.

— Ну, и удивила же ты меня, моя милая! — сказалъ херувимчикъ. — Я просто глазамъ своимъ не вѣрилъ: думалъ, ужъ не померещилось ли мнѣ. Смотрю: идетъ себѣ одна по улицѣ. Что за фантазія? Отчего ты не прислала въ контору лакея?

— Со мной нѣтъ лакея, папа.

— Вотъ какъ! Развѣ ты не въ каретѣ пріѣхала?

— Нѣтъ, папа.

— Не можетъ быть, чтобъ ты пришла отъ самаго дома!

— Да, папа, пѣшкомъ.

У него былъ такой растерянный видъ, что она не рѣшилась сказать ему правду въ эту минуту.

— Но въ результатѣ всего этого ваша прелестная женщина, папа, немножко ослабѣла и съ удовольствіемъ присосѣдится къ вашему чайку.

Маленькій хлѣбецъ и кружка молока на пенни были уже разставлены на подоконникѣ, на листѣ бумаги. Тугъ же лежалъ перочинный ножикъ херувимчика съ торчащей на кончикѣ его горбушкой отъ початаго хлѣбца, какъ онъ бросилъ его второпяхъ. Белла отломила кусочекъ горбушки и положила себѣ въ ротъ.

— Какъ странно смотрѣть, моя дѣвочка, что ты дѣлишь со мной такую скромную трапезу, — сказалъ ея отецъ. — Постой, я принесу по крайней мѣрѣ еще хлѣба и молока. Я сбѣгаю въ одну минутку. Молочная какъ разъ напротивъ за угломъ.

И, не слушая Беллу, увѣрявшую, что ей довольно и этого, онъ убѣжалъ и живо вернулся съ новымъ запасомъ.

— Какъ странно видѣть, — заговорилъ онъ опять, раскладывая его передъ ней на другомъ листѣ бумаги, — какъ странно видѣть, что такая пышная… — Тутъ онъ взглянулъ на нее и замолчалъ.

— Что странно, папа?

— … что такая пышная дама, — продолжалъ онъ уже не такъ оживленно, — довольствуется такимъ угощеніемъ… Это у тебя новое платье, мой другъ?

— Нѣтъ, папа, старое. Развѣ вы не помните, его?

— То-то, какъ будто припоминаю.

— Немудрено: вѣдь вы сами его покупали.

— Да, точно, кажется, что самъ покупалъ… Такъ мнѣ и подумалось сейчасъ, — сказалъ херувимчикъ, встряхнувшись, должно быть, для освѣженія своихъ умственныхъ способностей.

— И неужели, папа, вы стали такъ непостоянны, что вамъ уже не нравится вашъ собственный вкусъ?

— Дѣло не въ томъ, дорогая, а только я сказалъ бы… (онъ проглотилъ кусочекъ хлѣба съ такимъ усиліемъ, словно тотъ застрялъ у него въ горлѣ) сказалъ бы, что оно, пожалуй, недостаточно великолѣпно при существующихъ обстоятельствахъ.

— Такъ, значитъ, папа, — заговорила ласково Белла, пересаживаясь поближе къ нему съ того мѣста противъ него, на которомъ она сидѣла, — вы, значитъ, частенько балуетесь здѣсь чайкомъ на свободѣ? Что, я не помѣшаю вашему чаепитію, если вотъ такъ обниму васъ за шею?

— Да, моя милая, и нѣтъ, моя милая. Да на первый вопросъ и, разумѣется, нѣтъ на второй… что касается моего чайку на свободѣ, такъ видишь ли ты, моя душечка, отъ работы иной разъ устанешь немножко за цѣлый-то день, а если ничего нѣтъ въ серединкѣ между дневной работой и твоей матерью, мой другъ, знаешь, и отъ нея подчасъ устаешь.

— Я знаю, папа.

— Такъ-то милочка. Ну вотъ я иногда и завожу себѣ чаекъ здѣсь, у окошка. Попиваю себѣ мирно, смотрю на улицу, это успокаиваетъ въ промежуткѣ между рабочимъ днемъ и домашнимъ…

— Блаженствомъ, — подсказала Белла печально.