Наш общий друг. Часть 3

Быть можетъ, — какъ знать? — быть можетъ, Beнирингъ находитъ эти обѣды хоть и накладными, но выгодными для себя въ томъ смыслѣ, что они пріобрѣтаютъ ему сторонниковъ. Вѣдь мистеръ Подснапъ, какъ типъ, не единственный въ своемъ родѣ; на свѣтѣ много людей, ставящихъ своей главной задачей поддержаніе собственнаго достоинства, если не достоинства своихъ друзей, а потому всегда готовыхъ, хоть и безъ особеннаго удовольствія, поддержать тѣхъ изъ нихъ, которымъ они выдали патентъ, дабы, въ случаѣ умаленія вѣса ихъ друзей, не умалился ихъ собственный вѣсъ. Золотые и серебряные верблюды, охладительныя вазы и прочія украшенія стола Вениринговъ представляютъ блестящую выставку, и когда мнѣ, Подснапу, случится сказать гдѣ-нибудь, что въ прошлый понедѣльникъ я обѣдалъ въ домѣ, гдѣ на столѣ, въ числѣ сервировки, красовался великолѣпный караванъ верблюдовъ, я принимаю за личную обиду, если мнѣ намекнутъ, что у этихъ верблюдовъ перебиты колѣни или что вообще верблюды эти подозрительнаго свойства. Самъ я не выставляю верблюдовъ: я выше ихъ; я человѣкъ солидный. Но эти верблюды нѣжились въ лучахъ моей улыбки, моего взора какъ же вы смѣете, сэръ, намекать, что я могъ озарять собою верблюдовъ, не вполнѣ безупречныхъ?

Верблюды полируются въ лабораторіи Алхимика, готовясь къ обѣду „удивленія“ по случаю крушенія Ламлей, и мистеръ Твемло, лежа на софѣ въ своей квартирѣ надъ конюшней, Дьюкъ-Стритъ, Сентъ-Джемсъ-Скверъ, чувствуетъ себя несовсѣмъ хорошо по милости двухъ, принятыхъ имъ около полудня, патентованныхъ пилюль изъ коробочки съ печатной рекламой (по шиллингу съ двумя пенсами за коробочку, съ казенной маркой включительно), гласящей, что „эти пилюли суть въ высшей степени полезное предохранительное средство при злоупотребленіи удовольствіями стола“. И какъ разъ въ ту минуту, когда мистеръ Твемло старается отдѣлаться отъ непріятнаго сознанія, что одна нерастворимая пилюля застряла у него въ горлѣ, и отъ ощущенія теплаго гумми-арабика, неторопливо путешествующаго гдѣ-то пониже, къ нему входитъ служанка съ докладомъ, что какая-то дама желаетъ съ нимъ говорить.

— Дама? — вопрошаетъ Твемло, оправляя свои взъерошенныя перья. — Узнайте, какъ фамилія дамы.

Фамилія дамы — Ламль. Дама задержитъ мистера Твемло не больше, какъ на нѣсколько минутъ. Дама увѣрена, что мистеръ Твемло будетъ такъ любезенъ, что приметъ ее, когда ему скажутъ, что она желаетъ видѣть его на самое короткое время. Дама не сомнѣвается, что мистеръ Твемло не откажется принять ее, когда узнаетъ ея фамилію. Особенно просила служанку не перепутать фамиліи. Дала бы свою карточку, но у нея нѣтъ съ собой ни одной.

— Попросите даму войти.

Даму просятъ войти, и она входитъ.

Маленькая квартирка мистера Твемло обставлена очень скромно, на старомодный ладъ (нѣсколько смахиваетъ на комнату экономки въ Снигсвортскомъ паркѣ) и была бы, можно сказать, совершенно лишена украшеній, если бы надъ каминомъ не красовался большой, во весь ростъ, портретъ великолѣпнаго Снигсворта, фыркающаго у коринѳской колонны и имѣющаго у своихъ ногъ огромный свитокъ бумаги, а надъ головой — тяжелый занавѣсъ, готовый свалиться на нее, причемъ всѣ эти аксессуары надо понимать въ такомъ смыслѣ, что благородный лордъ спасаетъ отечество и изображенъ художникомъ именно въ этотъ моментъ.

— Прошу садиться, мистрисъ Ламль.

Мистрисъ Ламль садится и открываетъ бесѣду:

— Я увѣрена, мистеръ Твемло, что вы уже слышали о постигшемъ насъ несчастіи. Навѣрное слышали, потому что такого рода вѣсти разносятся быстрѣе всѣхъ другихъ, особенно въ кругу друзей.

Памятуя объ обѣдѣ „удивленія“, Твемло, не безъ укора совѣсти, соглашается съ этимъ замѣчаніемъ.

— Я полагаю, — говоритъ мистрисъ Ламль съ какой-то новой жесткостью въ манерѣ, заставившей съежиться мистера Твемло, — я полагаю, что васъ это должно было удивить меньше, чѣмъ другихъ, послѣ того, что произошло между нами въ томъ домѣ, который теперь вывороченъ наружу. Я взяла на себя смѣлость явиться къ вамъ, мистеръ Твемло, чтобы дополнить, такъ сказать, постскриптумомъ то, что я вамъ говорила тогда.

Сухія, запавшія щеки мистера Твемло высыхаютъ и западаютъ еще на одну ступень отъ такой перспективы новыхъ осложненій.

— Право, мистрисъ Ламль, я почелъ бы за особенное для себя одолженіе, если бъ вы избавили меня отъ дальнѣйшихъ конфиденцій, — говоритъ этотъ джентльменъ въ безпокойствѣ. — Одна изъ главныхъ задачъ моей, къ несчастью, довольно-таки безцѣльной жизни — быть человѣкомъ безобиднымъ, держаться въ сторонѣ отъ всякихъ интригъ и не вмѣшиваться въ чужія дѣла.

Мистрисъ Ламль, несравненно болѣе наблюдательная, чѣмъ ея собесѣдникъ, не находитъ даже нужнымъ смотрѣть на него, пока онъ говоритъ, — такъ легко она читаетъ его мысли.