Наши нравы

Вслед за Валентиной был допрошен целый ряд свидетелей: полковник, лавочник, Никольский, дворник дома, где жил полковник, еврей, продавший револьвер, помощник пристава, к которому обращался Трамбецкий в день пропажи денег… Из всех этих показаний благоприятное для Трамбецкого показание было только показание Никольского. Он горячо говорил о своем приятеле и, видимо, произвел впечатление на присяжных.

Допрос свидетелей окончился только к четырем часам, и председатель объявил перерыв на полтора часа.

Публика хлынула в коридоры суда. Многие обедали в суде, в ожидании финала этого интересного спекталя — речей прокурора и защитника. После допроса свидетелей дурное впечатление против подсудимого несколько изгладилось, но все-таки ожидали обвинения. В самом деле, каким же образом похищенные бумаги оказались в кармане Трамбецкого?

— Слово за прокурором!

Зала притихла. Взоры публики и присяжных обратились на прокурора. Только Трамбецкий сидел опустив голову.

Изящный молодой человек медленно поднялся с кресла, выпрямился во весь рост, выдержал на несколько секунд паузу, провел рукой по волосам и заговорил.

Между дамами пронесся шепот. Все почти дамы нашли, что господин прокурор очень интересный блондин. Все приготовились слушать с большим вниманием и с тем любопытством, какое возбуждает любимый оперный певец.

Он начал свою речь мягким, тихим, бархатным баритоном. Постепенно его голос становился громче и тверже и под конец дрожал благородным негодованием. Он говорил недурно, с огоньком и выразительной дикцией. Видимо, он увлекался сам.

То тихими, журчащими нотами, то негодующими, как бы из сердца вырывающимися звуками, говорил он в защиту оскорбленного закона и требовал достойного наказания нарушителю его. Начал он речь с бойкого наброска картины современного общества. Красивыми, подчас остроумными штрихами набросал он причины появления на скамье подсудимых в последнее время лиц из образованного класса, пожалел, что идеи законности столь трудно распространяются в наше время, столь чреватое многочисленными реформами, и объяснив, что такое собственность и почему преступление против собственности служит мерилом общественной нравственности, выпил стакан воды, взглянул на лежавшие перед ним на пюпитре листки бумаги и перешел к подсудимому.

Изящный молодой человек набросал характеристику подсудимого, шаг за шагом проследив жизнь Трамбецкого с самых малых лет, причем время от времени ссылался на показания свидетелей. Он сделал блестящий очерк бесхарактерного, беспокойного, ленивого человека, любившего женщину, но не умевшего возбудить взаимности, подозрительного, ревнивого, не останавливающегося в минуты вспышек даже перед угрозами лишить любимую женщину жизни. Все эти данные неминуемо обусловливали падение. В мастерском очерке господина прокурора задатки злой воли подсудимого видны были с молодых лет. Последовательное психологическое развитие этих задатков в порочную волю представлялось совершенно логичным и естественным последствием.

Увлекшись своей характеристикой, изящный молодой человек в конце концов уже громил безнравственного человека, у которого чувственная страсть к женщине преобладала над всеми нравственными качествами, который, потеряв любовь порядочной женщины, думает вернуть не любовь, — такие люди разве могут любить чистою любовью! — а обладание этою женщиной посредством денег. Но честным путем приобрести он не мог, — стоит припомнить только, как часто он терял места, — и вот он решается на. преступление.

— Как хорошо он говорит! — замечают в трибунах.

— Посмотрите, какое возбужденное у него лицо!

Бинокли наводятся на изящного молодого человека.

Он как будто чувствует это и в самом деле начинает думать, что подсудимый — величайший злодей в мире.

Трамбецкий вздрагивал, когда прокурор импровизировал свою блестящую характеристику. Он стыдился поднять глаза. Ему казалось, что все, решительно все, в самом деле считают его великим злодеем. Он как-то ежился в своем углу и то и дело отирал со лба крупные капли пота. Пытка продолжалась слишком долго.

Защитник слушал и злился. Речь его соперника, видимо, произвела впечатление. Он делал ремарки на клочках бумаги и нервно подергивал свою жидкую бородку.

Прокурор между тем перешел к истории самого факта преступления. История была рассказана им так правдоподобно, так ясно вытекала из свидетельских показаний, господин прокурор с такой наглядной убедительностью рассказывал все мельчайшие подробности совершения кражи, что можно было подумать, будто господин прокурор все это видел своими глазами.