Читаем Наши в ТАССе полностью

Наши в ТАССе

– Не до того мне было. Я спешила в поликлинику… Врачица велит сделать рентген. Подозревает язву желудка. Покурю я ещё до Восьмого марта, а там и умру. Вот так, ребята…

– Не горюй! – сказал Бузулук. – Всё фонарём[145] будет!

– Спасибо, Олежек, – ответила Татьяна. – Успокоил… Только… Что-то я давно не лаяла, – и чёрт её понёс, не подмазавши колёс: – Ав-ав-ав-ав-ав-ав-ав!

При этом она дёргалась лицом вперёд, как голодная собака, хватающая мясо с лёту.

Медведев не вынес этого лая и ушёл, буркнув:

– Я пошёл в библиотеку писать ответ ташкентскому чемберлену!

Всех корреспондентов, требующих объяснения причины, по которой забракована заметка, он презрительно называл чемберленами.

Начальства нет. Редактировать нечего. Чем заняться? Ну чем же ещё кроме трёпа?

Татьяна поворачивается ко мне:

– Ты не видел, как ходит наш Медведев?

– Не обращал внимания.

– А я наблюдала это дело из троллейбуса. Ну умора! Шаг широкий! Печатает, как на параде!

– И ничегогошеньки смешного! Такая походка подчёркивает важность отношения ко всякому делу, ответственность и серьёзность. Таким надо быть не только в самой работе, но и на подступах к ней!

Молчанов тянет своё:

– Ну чего мы пишем… Миллионный станок, стотысячная лебёдка… А почему не дать? РПЭИ выпустила миллионную заметку!

– Медведев обязательно забодает миллионную информацию! – уверяет Бузулук.

– Ну чего вы сидите и грымзничаете? – выговаривает Татьяна. – Пошли б выпили… У кого скоро день рождения?

Бузулук:

– Срочно ищем оперативный повод! Дело лишь за газировкой.[146] Закусь уже плавает в кульке! – и он хвастливо подносит каждому под нос – понюхайте только! – три лещиных хвоста, торчали из газетного свёртка. – Только что, братове, приволок из Минтяжмаша. В моей вотчине меня не забывают и слегка ценят!

Лещи производят впечатление.

Татьяна загорелась:

– Олежка, давай меняться! Ты мне одного леща, а я тебе целых три значка, что Иткин мне дал.

– Идёть! За любой новый значок я что хошь отсвинярю![147]

Когда каждый получил своё, Татьяна хохотнула:

– А я тебя надула! Иткин дал передать их тебе.

И Татьяна принялась зачарованно разглядывать леща.

Стали обсуждать художественный свист,[148]

будто Косыгин женился на толстюхе Зыкиной.

Татьяна за лещом не разобрала, о ком речь, спросила:

– Вы о ком?

– Да Зыкину обсасывают, как леденец, – ответил Олег. – Ох и люди… Кто мы? От кого мы?

– Оха! Все мы от мартышек! – весело выпалила Татьяна – Только одни от тех, что недавно спрыгнули с пальм, а другие – раньше.

Бузулук уточнил:

– Я от макаки. И полно таких… У нас в литинституте один встал на занятии и вежливо сказал: «Ребята, минутку внимания». Приставил керогазку[149] к виску и бах! Ну не макак он?

Болтовня уже всем наскучила.

Заскулили о том, что без начальства не чувствуешь себя полноценным. При начальстве все что-нибудь бы да делали, а так… Со скуки помрём от безделья!

И Саша Петрухин сказал:

– Так уж устроен русский человек, чтоб над его головой всегда висел руководящий меч. А без меча беда…

Но беды не случилось.

Александр Иваныч отвёл.

Он вернулся довольным своим ответом ташкентскому чемберлену и спросил:

– Я пойду обедать. Да?

Мы дружным хором разрешили:

– Да!!!

И снова тоска.

Ну чем же заняться?

4 декабря, среда
По пути в Сандуны

Вечер.

Иду в Сандуны. В баню.

У телеграфа улица перегорожена.

Битком народу. В Доме Союзов – прощание с Ворошиловым.

Я сунул ментозавру[150] удостоверение. Он буркнул:

– Понятно. Проходите.

На углу я взял двести граммов колбасы и втесался в толпу.

В Колонном зале лились два людских ручья. Один – на смотрины, второй – уже со смотрин.

Гроб стоит метрах в семи от русла потока. Останавливаться нельзя.

Впереди меня шла старуха. Она вдруг, распахнув рот, остановилась напротив катафалка и поднялась на цыпочки, чтоб получше рассмотреть покойника.

– Проходите, проходите, – прошептал я ей. – Только язык не уроните.

– Так и нельзя поглядеть на человека, – проворчала она и двинулась дальше.

Мой рассказ о том, как по пути в баню я простился с вождём, припечалил Марию Александровну.

– Опять мне работа, – развела она руками у раскрытого гардероба. – Умер любимый мой маршал. Уж как я искала его на белом коне. Картина такая есть. Так и не нашла… Ну что за контры? Дворничиха ходила и наказывала, чтоб завтра вывесили на доме красный флаг, а послезавтра – в день похорон Ворошилова – чёрный. Что ж мне за чёрное повесить? Разве вот это? – выдернула она из гардероба брошенные съехавшим квартирантом чёрные плавки с красными полосками по бокам. – Не-е… Это не гожается…

Она вывалила из гардероба всё чёрное сукно.

Перебирает:

– Для Ворошилова мне ничего не жалко. Моя любовь! Всё сукно, что подарил мне на юбку старик, повешу. Хоть проветрится от нафталина. Купил лет пять тому будет. Самого схоронила четыре зимы назад… Всё на меня!.. Флаг вешать от всего дома – мне! Лампочка освещает номер дома – моя!..

– Это, Мария Александровна, высокое доверие масс. Ценить надо!