Наши в ТАССе

– Александр Иванович… Спасите мою душу… В субботу я заболел и не мог выйти на дежурство. Я и сейчас плохо себя чувствую…

– Плохо чувствуешь? А чего вышел? Тут жертвы не нужны.

Получаю я деньги, а Бузулук – стоял за мной в очереди – шепнул:

– Окапиталился… Давай слиняй на недельку. Поболей на здоровье!

Медведев был на планёрке.

Я к Новикову.

Он только вчера вышел из декретного отпуска. Ждал мальчика, а жена родила девочку. С горя Владимир Ильич прихворнул на целых две недели.

– Володь, – говорю, – я плохо себя чувствую. Если не приду завтра, значит, я болен.

До метро я шёл с Артёмовым. Он всё утешал меня:

– Ничего. Я поговорю с Сашей Медведевым и с Фадеичевым. Я дежурил в субботу. В шахматы играли. На выпуске ты и не нужен был. В шахматы-то не играешь.

В кожном диспансере я с порожка аварийно заныл:

– Доктор! Положите с моими грибками на ногтях в больницу. Сегодня или никогда!

– К чему такой пожар? У нас ведь очередь. Направление я сейчас напишу. Позвоните завтра.

По пути домой меня занесло в 71 поликлинику.

В регистратуре со мной говорить не хотят. Никакой конкретной жалобы! И главное, говорят, вы не нашего района.

– Ну хоть несчастную температуру можно измерить у вас американскому лазутчику?

– Это всепожалуйста.

Сунул я градусник под мышку, сижу на кушетке и слегка мечтаю прихворнуть. Мне очень этого хочется. Иначе – могила. В полном здравии могила!

И происходит невероятное.

По горячей просьбе трудящегося в меня вселяется моя желанная хвороба. Я крепче прижимаю к рёбрам градусник и шепчу ему:

– Работать! Работать без дурандеев! Спасай, шкалик ты мой красненький!

Сестра протянула ко мне руку:

– Покажите. Пора.

– Он ещё не согрелся! – буркнул я.

– Тут не забегаловка. Если у вас тридцать пять, то на нём не будет сорок!

– Это ещё ка-ак сказать…

Я вынул градусник из-под мышки и подскочил визжа:

– Тридцать семь и четыре! Тридцать семь и четыре!!

– Вам плохо?

– Мне слишком хорошо, милая сеструнечка!

И тут же спохватываюсь:

– Не столько хорошо, сколько плохо…

Сияя, я лечу в регистратуру:

– У меня температура! Тридцать семь и четыре! А вы даже талончик не даёте к врачу!

– Идите к главврачу. Примет сама – выпишу.

Главврачу я сказал:

– Хотя я не ваш, но знаю, вы поможете мне.

– Что значит не наш? Чужих больных не бывает!

– Я тоже так считаю. Я недавно переехал в Кусково. Я пока не знаю, где моя родная поликлиника. Я смог добраться лишь до вас. У меня температура. И она поднимается пропорционально времени, проведённому здесь. Помогите! Мне так плохо, если б вы только знали!

– Что у вас болит?

– Не знаю, что сказать… Э-э… Знаете, у меня голова…

– Что голова?

– Не то горячая, не то чуть тёплая…

– Это ещё не всё потеряно.

– Но и ничего не найдено!

Я постучал костяшкой пальца по столу. Мне стало как-то совестно. Я не мог врать. Опустил глаза.

Она стала прислушиваться ко мне через резиновую трубочку.

– Дышите… Глубже.

– Это можно.

– Не дышать!

– Доктор! Мне на работе не дают дышать… Вы гуманны… Ещё Чехов…

– Вы были сегодня на работе?

– Что был… Что не был…

Я должен хрипеть для пользы дела. Вся надежда на беду в лёгких. Похоже, хрип не прорезался. И я очень отчётливо хрюкнул. Переборщил. И от досады покраснел.

Она тоже покраснела.

«Человек, не потерявший способности краснеть, не лишён чувства гуманности».

Она сжала упрямые тонкие губы:

– Что вы хотите?

Я решился рассказать ей всю правду:

– Утром я был…

Она перебила:

– Вы были у нас и вас не приняли?

– Да…

– И вы думаете, вечером проще? Уже восемь. А вы, больные, всё идёте, идёте, идёте…

– Мда-а… Не зарастает сюда тропа. И не зарастёт!

– Скажите, вы когда-нибудь болели?

Я пыхнул:

– А почему вы думаете, что я сварен из кварца и доломита?

– По крайней мере, об этом думаешь, когда смотришь на вас.

– Спасибо за откровенность. Я буду до конца джентльменом и не скажу, о чём думается, когда смотришь на вас.

– О камне.

– Хотя это и недорогой строительный материал, однако вам лучше знать себе цену.

– Так когда вы болели?

– Не далее… как… назад… Знаете, такой импортный гонконгский…

– Вернулся снова.

– Для закрепления? – усмехнулся я. – «Повторенье- мать ученья»?

– А этот грипп мы проходили так, галопом по Европам, – почему-то призналась она и покраснела.

– Это уже зря. Грипп опасен. Вон от него вчера умер Бертран Рассел. А не захочет ли мой организм увязаться за ним?

Она выписала мне освобождение на два дня. На листке приписала, что дальнейшее лечение по месту жительства.

– Доктор, – не отставал я, – как мне быть? Я заболел в субботу. Не мог встать. На работе надо было дежурить…

– Ничего не знаю. Я вижу вас впервые.

Я не верил всему, что случилось сейчас. Но это было! Организм, говорят, неподвластен человеку, своему хозяину. Ой ли… Человек может управлять собой. Он может в одну минуту приказать себе заболеть или выздороветь. Стоит лишь сильно захотеть.

Выхлюпал я это своей Соколихе.

Она только посмеялась:

– Горе не беда. Поболей по нужде на здоровье. А врачи… Что они понимают? Один халат[165] выписал мужику бюллетень: отпуск временный – гражданин беременный!

5 февраля

В магазине