Наследник своенравной магии

Но теперь он этого делать не мог. Если только не хотел потом плохо себя чувствовать. Ему очень нравилось иметь тело, и он бы ни на что его не променял, но оно плохо отзывалось на чары. Искривлялось, если он использовал изменение, а это было больно, а когда он применял любое из своих четырех заклятий хаократии, он словно терял рассудок. Ну и какой смысл иметь чары, если к ним прилагались такие неудобства?

Батист уехал в город, Мерритт отправился в Нью-Йорк, а Хюльда и Бет больше тут не жили. Что, если они не вернутся?

Оуэйн заскулил и попытался себя чем-то занять. Он обнюхал комнату Мерритта, потом кабинет. Он провел утро, таращась на буквы на плакате, который для него сделала Хюльда, повторяя звуки тех, которые узнавал. Позже, когда заняться совсем было нечем, он пошел в библиотеку. Он пока не мог ничего там прочитать, еще нет, но в некоторых книгах были картинки. Хотя не то чтобы он мог дотянуться до большей их части.

Он обнюхивал корешки, останавливаясь там, где улавливал интересный запах, и стащил несколько штук с полок. На задворках сознания он слышал голос Бет, ругающей его, напоминающей не пускать слюни и не оставлять следы зубов, но ее здесь не было. Может, если он попортит несколько корешков, она это как-то почувствует и вернется. Пусть лучше его ругает Бет, чем не ругает вообще никто, потому что он совсем один.

В конце первого ряда полок он вытащил книгу, одетую в потрескавшуюся кожу, она пахла маслом и старостью. Из нее вывалился и упал рядышком листок. Пустой, но Оуэйн заметил какие-то тени на другой стороне, пока он падал. Оставив книгу, он принюхался к листку, тронул его лапой, затем лизнул его краешек, и вот он наконец перевернулся.

Дыхание Оуэйна сперло, когда стала видна картинка. Маленький рисованный портрет. Он перешагнул через него, чтобы посмотреть с правильной стороны.

Он был не цветной – а может, и цветной, просто его собачьи глаза не видели разницы, – но такой знакомый. Посадка глаз, ширина скул, изгиб губ. Он знал это лицо. Откуда он знал это лицо?

Прошло несколько секунд, прежде чем разум прошептал: «Мама».

Из горла вырвался новый скулеж, тоньше и выше, чем в прошлый раз. Ребра Оуэйна как будто сжимались. Он обошел портрет кругом и вернулся к отправной точке. Хвост несколько раз махнул по полу, а потом он улегся, положив морду на лапы, держа нос в нескольких дюймах от картины.

Мама никогда не вернется домой. Никто из его семьи не вернется.

«Мерритт – семья», – напомнил он себе.

Он несколько минут лежал возле портрета, а потом подошел к окну и прижался лапами к подоконнику, чтобы смотреть на остров и ждать, когда его семья вернется домой.

* * *

Хюльда была несчастна – и не из-за необходимости работать в субботу.

Она была несчастна с тех пор, как Мерритт ушел в четверг вечером. На самом деле, если бы был способ вынуть ее мозг из черепа и сдать куда-нибудь на хранение, она бы это сделала. Она опять и опять анализировала каждое мгновение того разговора и дошла до того, что ее разум оказался на грани безумия. Что, если она все испортила? Что, если Мерритт после этого больше не захочет с ней видеться? Что, если у нее никогда не будет другого шанса?

Она не знала, как справиться с… этим. С такой ошибкой, с такой болью, с такими отношениями. Все было таким новым и непривычным. У нее не было опыта, на который она могла бы положиться. В ее резюме было очень много дыр: это, собственно, был чистый лист, на котором в верхнем углу было накорябано ее имя – и на этом все.

Часть ее боялась, что она хотела оттолкнуть Мерритта. В этом она была мастер – отпихивать прочь любую мысль о любви, чтобы можно было жить без разочарований. Чтобы она могла достичь того, что можно контролировать. Теперь у нее была любовь, или, во всяком случае, она надеялась, что любовь еще была, а она не знала, как отключить эти защитные меры.

Так что – да, ее терзали переживания из-за Мерритта. И все же… это не объясняло всей тяжести, которая давила на нее сегодня. Конечно же, то, что Мерритт не отвечал на послания, которые она оставляла ему через их связанные камни общения, добавляло ей беспокойства, но ведь необязательно он избегает ее. Может, он не взял камень с собой в Кэттлкорн. Мисс Тэйлор уехала, а Батист редко имел причины подниматься наверх. Скорее всего, ее сообщения никто и не слышал. Но даже так тревога не утихала.

Часть ее волнений была связана с вопросами, которые возникли у нее по поводу бесцеремонного отъезда мисс Тэйлор. На ее лице было странное выражение запутанности, и воспоминание об этом вызывало неуемный зуд у Хюльды между лопаток. Ну и еще, конечно же, Мира. Она получила только одну телеграмму в ответ на свои расспросы, да и та завела ее в тупик.