Наследство последнего императора. 2-я книга

– Значит, так, – веско заговорил Ермаков, медленно прохаживаясь вдоль строя. – Мы все тут – товарищи, и Ванька Седых, – он ткнул пальцем в белобрысого, – тоже брат нам всем по трудящемуся классу, хоть дурак. Но на выполнении задачи, котору поставили нам советская власть и партия большевиков, я для вас – товарищ военный комиссар! А не Захарыч и не Петруха. Здесь у нас не царская и не керенская армия – да! Дисциплина у нас тут – железно-каменная, большевицкая. И ежели кто задумает перечить советскому военному комиссару, башку тому снесу и уложу рядом с Николашкиной. Как понял? Ты! – он ткнул пальцем в грудь белобрысого. – Товарищ Седых?

– Так точно, – угрюмо ответил белобрысый. – Дисциплина.

– Как отвечаешь командиру? – набычился Ермаков и снова взялся за маузер.

– Так точно! – вытянулся Седых. – Сполняем крепку большевицку дисциплину, товарищ главный военный комиссар!

Ермаков кивнул, усмехаясь.

– Совсем другое дело. Молодец. Теперь только так и будем жить.

Он ещё раз прошёлся вдоль строя. И заговорил – неожиданно мягко и доверительно. Сначала вполголоса, но постепенно голос его креп, звенел, и уже ничего не было вокруг – ни леса, ни тьмы, ни костра, ни трупов на земле, ни отвратительного запаха свежей мертвечины, а только один мощный, как у опытного дьякона в церкви, голос Ермакова.

– Я хорошо понимаю, братцы-товарищи: никого наше задание не радует, приятного тут совсем ничего. Да и мне, ежели честно, как и вам… У самого с души воротит, блевать тянет. Но! Слушай меня внимательно! – он поднял указательный палец. – Ежели кто решил, что мы здесь у могильщиков хлеб отбиваем, тот неправильно понимает существо текущего политического момента.

Он немного помолчал – со значением, вглядываясь в лица солдат, и те вытягивались ещё сильнее.

– Нет, товарищи вы мои! – загремел Ермаков. – Не гада Николашку с выводком и холуями досталось нам превратить в пепел. Нам выпала величайшая, почётная честь и обязанность. Здесь, на этом месте, покончить раз и навсегда с целой картиной угнетения и эксплуатации. Насовсем! Ты только сообрази себе, Седых, или ты, Вася, или Мальцев: тысячу лет сидели на шее рабочего и крестьянина Романовы, и все они – германского происхождения, влезли в Россию тихой сапой. А ещё и князья, и дворянская сволочь, генералы, помещики, капиталисты, кулачьё, попы, всегда пьяные… Это ж сколько лет из нас трудовую кровь пили эти вот Романовы, обдирали народ, как липку по осени, выжимали последние соки из трудового элемента. Из меня, из рабочего, и из тебя, Иван Седых, крестьянина, и из твоих дедов и прадедов. Сюда к нам, на Урал и в Сибирь, длинные загребущие лапы царя и его мироедов не сильно дотянулись. Но в России… Вы что – забыли, как царь нагайками своих псов, белых казаков, порол всех подряд крестьян! Или не знали? Не верю, что не знали. А за что пороли? Так только за то, что о справедливости мужик задумался, о честном переделе земли! А помещичья сволота совсем ещё недавно заставляла крестьянских баб грудями выкармливать господских охотничьих щенков! А? Грудями женскими собак кормить, когда и своим-то детям молока нет, жёваным хлебом младенцам рты затыкали. Потому как молоко на собак всё пошло, на господских. Кто жил в России, тот знает!..

Яковлев только диву давался, глядя, как разгораются глаза людей, как они впадают в транс от слов Ермакова. Малограмотный рабочий, в партии – боевик на третьих-четвертых ролях, а, поди ж ты, ритор-самородок. Рядом с Троцким, партийным златоустом, его смело можно поставить…