Настоящая жизнь

Неужели Миллер действительно едва не убил человека? Колотил кого-то, пока не затрещали кости, потому что не знал, куда себя девать? Да, ярость на такое способна, она передается от человека к человеку, как чума. Он и сам поступил жестоко за ужином, запустил в Винсента гранатой в ответ на сказанные не им слова. Рассказал Миллеру об Алабаме и тем самым побудил его рассказать об Индиане. Выходит, они обменялись жестокостью, передали ее друг другу, как вейп? Может, дружба и есть не что иное, как контролируемая жестокость? Может, этим они и занимаются – калечат друг друга, надеясь в ответ получить хоть немного доброты? А может, все дело в том, что у Уолласа в дружбе нет никакого опыта.

Но что такое жестокость, он знает. Может, в дружбе он и профан, но в насилии точно нет. Точно так же, как предчувствует перемену погоды, он может по малейшим признакам предсказать, что грядет насилие. Это его стихия, его родной язык, – он знает, как люди умеют мучить друг друга. И, задремывая в постели рядом с Миллером, он почувствовал именно это – что, если он останется, случится что-то ужасное. Может, не прямо сейчас и даже не завтра. Но рано или поздно на них обрушится что-то жуткое. Потому он и не остался. Зачем? Он уже ощутил это ноющей болью в животе, нарастающей тяжестью под веками.

Уоллас поднимается на вершину холма. Здесь улица выравнивается и впадает в примыкающий к Капитолию переулок. Вокруг много кафе и пекарен, только пока все они закрыты. Уоллас торопливо проходит мимо маленького дворика, где, развалившись на разрисованных скамейках, спят люди, укрытые отсыревшими одеялами. Пахнет мочой и протухшими объедками. Как легко он мог бы стать одним из них; оказаться бездомным – тут или в Алабаме. И ведь это тоже жизнь, один из вариантов кривой дорожки, на которую человек может свернуть.

Дойдя до дома, Уоллас понимает, что забыл мобильный у Миллера. Досадно, но не более того. Завтра понедельник. Они с Миллером встретятся на работе, в здании биологического факультета. Он попросит занести ему телефон во вторник или любой другой день – так, небольшая услуга, дружеская взаимовыручка. Просто и эффективно – и никаких попыток проникнуть в чужую жизнь, взболтать прошлое, как сырое яйцо.

Уоллас пускает горячую воду и забирается в глубокую белую ванну. Голубая вода доходит ему до груди, она такая горячая, что сидеть в ней почти невыносимо. В ванной тихо, яркий свет режет глаза. Он бы с удовольствием выключил его, но боится, что, оказавшись в темноте, уснет. Не хотелось бы в одиночестве утонуть в собственной ванне. Интересно, кто его обнаружит? Сосед? Хозяин квартиры? Когда другие жильцы поднимут тревогу – отчего это в коридоре воняет трупным запахом? Или, может быть, Миллер заскочит и найдет его здесь?

Уоллас сдвигает колени. По воде идет рябь. Он все глубже погружается в невыносимый жар. Тело его теперь стало цвета глины, кожа, обожженная горячей водой, раскраснелась и зудит. Он намыливается, затем ополаскивается, вода в ванне сереет от пены, грязи и омертвевших частичек кожи. От него по-прежнему пахнет дымом – от костра, от вейпа, от рассказа Миллера о том, как тот в кровь избил курившего его сигарету мальчишку. Уоллас опускает лицо в воду, чтобы промыть от дыма глаза. Погружается все глубже, пока вода не начинает доходить до подбородка. Ноги покачиваются где-то сверху. Утонуть было бы так просто.

* * *

Позже Уоллас просыпается от настойчивого стука в дверь. Он пинками выгоняет себя из кровати, где провел последние несколько часов, то проваливаясь в сон, то просыпаясь. На нем голубые хлопковые шорты и зеленый свитер. Жалюзи опущены, но квартира все равно залита слепящим светом. Уоллас открывает дверь. На пороге стоит Миллер с мокрыми после душа волосами и докрасна растертой кожей. Вид у него какой-то опрокинутый.

– Ты ушел, – говорит он. – Просто ушел. Я рассказал тебе всю эту хрень, а ты взял и ушел.

– Знаю. Прости. Я просто не хотел быть обузой.

– Я сказал тебе, что ты не будешь обузой. Сказал, что хочу, чтобы ты остался. А ты все равно ушел. Ушел, Уоллас.

Уоллас от всего этого уже устал. Они что, так и будут бегать друг за другом? Из одного района в другой, из одной кровати в другую? Он прислоняется к дверному косяку. Миллер протягивает ему мобильный.

– Ты забыл.

– Спасибо. Я думал, завтра попрошу тебя его занести.

– Завтра? – переспрашивает Миллер. В голосе его звенят обида и злость. Уоллас вздыхает.

– Да, на работе. Ничего страшного. Мог бы не приносить.

– Ты ушел, – повторяет Миллер. На нем расстегнутая кофта, а под ней какая-то короткая маечка. От спортивного костюма. Видно, как сокращаются мышцы живота. Миллер совсем запыхался. И взмок. Уоллас понимает, что он весь путь до его дома проделал бегом. И смягчается.

– Хочешь зайти?

Миллер жадно целует его в губы, затем переступает через порог и захлопывает за собой дверь в квартиру. У его губ свежий привкус. Ну, конечно, зубная паста. А сами они теплые и настойчивые. Миллер прижимает его к стене и продолжает целовать, Уоллас не противится. Они задевают метлу, и та с грохотом падает на пол.