Наступит день

Совсем иначе чувствовала себя в этой людской массе Гюльназ. Ей тоже казалось, что она попала в мощный поток, который уносит ее с собой, но уносит в мир свободы и счастья, о котором она так долго мечтала, которого с такой страстью жаждала. Позабыв обо всем на свете, она жадно ловила лозунги, которые то и дело провозглашались в толпе:

— Долой монархию! Долой фашизм! Да, здравствует свобода! Да здравствует Красная Армия!

В этих лозунгах она находила простой и ясный смысл — настал день освобождения, судьба улыбнулась ей.

Мимо проходили группы рабочих с красными знаменами. Это были трудовые люди с мозолистыми руками, с почерневшими на солнце лицами, в простой рабочей одежде. Это была армия труда и нужды, гневно вставшая на защиту своей свободы, достоинства и хлеба.

Впервые за последние годы Гюльназ почувствовала себя не одинокой. Она была неотделимой частицей этой мощной толпы, будто нашла свою подлинную мать, не умирающую, не стареющую, не поддающуюся никакому воздействию времени… И никакая сила не могла оторвать девушку от этого вновь обретенного чувства общности с людьми, веры в добро, в будущее.

Тем временем Гамарбану со своими спутницами, выбравшись из толпы, хотела свернуть в глухой переулок. Но тут Гюльназ остановилась.

— Прощайте, ханум! — проговорила она, вырвав руку из цепких пальцев Гамарбану. — Мне с вами не по пути.

Гамарбану в страхе вытаращила глаза: случилось самое ужасное, чего она боялась больше всего.

— Не глупи, детка! — дрожащим голосом сказала она. — Идем домой! Ты погибнешь на улице!

Но Гюльназ повернулась к проходившей мимо толпе бедно одетых женщин.

— Как они, так и я! — крикнула она и, бросившись в толпу, исчезла в ней…

А там на широкой площади шел митинг. Выступали ораторы.

Самые обыкновенные слова в эти дни получали какой-то особый смысл, каждая будничная вещь, приобретала высокое значение. Народ чувствовал во всем веяние чего-то нового, улавливал аромат новой жизни, счастья и свободы. Перед ним открывалась возможность осуществить свои самые дерзкие мечты и казавшиеся несбыточные желания.

Народ ликовал.

Но в тот же день происходило собрание и в другом месте. Это было в Шимране, на даче господина Хикмата Исфагани.

Здесь были и Хакимульмульк, и подобные ему "почтенные" господа, здесь были столпы иранского высшего света и его виднейшие политические деятели. Даже серхенг Сефаи, за короткий срок восстановивший свой цвет лица, находился здесь. И, конечно, мистер Гарольд и мистер Томас занимали в этом обществе самое почетное место.

Эти люди готовили для народа иное будущее. Эти люди ковали для Ирана иную — тяжкую судьбу.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Хавер продолжала жить у Судабы. Они быстро сдружились. Страдания, перенесенные Хавер, возбудили в душе отзывчивой девушки искреннюю любовь к ней. А Хавер еще с первой встречи привязалась к Судабе. Узнав о любви девушки к Фридуну, Хавер почувствовала к ней еще большую симпатию.

Судаба отвела Хавер отдельную комнату: для Азада и Аяза там были поставлены детские кроватки. Судаба, проводившая так же, как и Хавер, весь день в работе среди женщин или в школах, по вечерам находила время, чтобы учить обоих мальчиков грамоте.

— Аяз — Судабы, а Азад — мой! — часто шутила Хавер.

Однажды вечером пришли Фридун и Курд Ахмед.

— Ну, как поживает, дочь перса? — ласково улыбаясь, спросил Курд Ахмед, здороваясь с Хавер. — Пора вам вместе с Судабои и Феридой поднимать знамя свободы среди иранских женщин! Пора!

— Хавер к этому готова, — ответила Судаба за свою приятельницу и, взглянув на Фридуна, смутилась.

Позднее подошли и другие товарищи — Арам, Серхан, Ферида, за ними Хафиз Билури и Явер Азими — единомышленники и друзья сертиба Селими. Помня трагическую судьбу и заветы своего друга, они присоединились к группе Фридуна, Ризы Гахрамани и Курд Ахмеда.

— Садитесь, дорогой учитель, — сказал Фридун, пожимая руку Хафизу Билури, — теперь у вас будут хорошие, жадные к науке ученики.

— И это будут дети трудящихся, — улыбнулся Хафиз Билури. — Я давно стремился к этому, сын мой.

— Знаю, учитель, знаю, — сказал Фридун и повернулся к вошедшему вслед за ними Гурбану Маранди. — Ну, а как ты, дружок? Горячишься по-прежнему?

— Еще бы! — откликнулся тот. — Но все же теперь я усвоил еще и иные правила ведения борьбы. Жизнь многому учит, Фридун.

Беседуя так, они вошли в гостиную.

Вскоре пришел Джалили, только что вернувшийся из южной ссылки и включившийся в работу организации. С ним вошли еще два незнакомых человека.

Джалили отвесил общий поклон и представил одного из пришедших с ним товарищей:

— Сеид-Джафар Пешавери!..

При этом имени все оживились. В глазах собравшихся сверкнула радость. Пешавери смотрел на них с лёгкой улыбкой, которая, казалось, никогда не сходила с его лица. Он дружески пожал руки подошедшим к нему Фридуну, Курд Ахмеду, Араму и другим товарищам. Уважение, которое оказывали ему товарищи, как будто стесняло этого старого, испытанного борца за свободу и независимость Ирана.

Джалили представил второго товарища, который своей гордой осанкой напоминал сертиба Селами:

— Гамид Гамиди!