Наступит день

— Разойдись! Не нарушайте порядка!.. — И агент потянулся за револьвером.

Но Риза Гахрамани под одобрение толпы еще раз воскликнул:

— Долой слуг деспотии! Долой Пехлеви!

Внезапно раздался выстрел. Поднятая вверх рука Ризы Гахрамани упала. На его рубашке показались пятна крови.

— Разоружить этих собак! — раздались возмущенные голоса, и в то же мгновение старший агент был сбит с мотоцикла и брошен наземь.

Толпа принялась избивать жандармов.

Фридун и Курд Ахмед пробились к Ризе Гахрамани. Один из рабочих, разорвав свою сорочку, перевязал раненого. При виде друзей Риза Гахрамани радостно улыбнулся.

— Ведите меня наверх! На трибуну! — настойчиво просил он. Но он терял силы, бледнел, с трудом держался на ногах.

Рабочие отвели его в сторону. Поручив им срочно доставить раненого к врачу, Фридун и Курд Ахмед стали снова пробиваться к трибуне.

Неожиданно они столкнулись с большой группой демонстрантов, в большинстве состоявших из женщин. Впереди Фридун заметил Хавер, Фериду и Судабу. Они часто поворачивались к своей группе и провозглашали лозунги борьбы и свободы.

Сейчас Судаба показалась Фридуну совершенно иной. Даже красота девушки как бы приобрела новый оттенок, озарилась большой светлой мыслью. Фридун вспомнил о своей первой встрече с Судабой после освобождения из тюрьмы. Тогда, увидев его, девушка едва удержалась, чтобы не броситься ему на грудь.

Но почему Фридун затруднялся определить свое отношение к ней? Что заставляло его подавлять свое собственное чувство? И тотчас же вместо ответа перед его глазами возникал образ Гюльназ.

Священная клятва, молчаливо данная лунной ночью в деревне, до сих пор мешала его сердцу раскрыться для другой любви. Судаба ничего об этом не знала. Ей были непонятны затаенные страдания Фридуна. Она любила свободно и цельно.

Их глаза встретились. Девушка остановилась и крикнула своим подругам, точно приветствуя Фридуна:

— Да здравствует свобода!

И Фридун радостно и нежно улыбнулся Судабе. Но Курд Ахмед, спешивший к трибуне, уже тянул Фридуна за собой. На трибуне их встретил взволнованный Арам.

— Что же вы? — бросился он к ним, забыв даже поздороваться. — Из-за вас задерживаем открытие митинга.

Митинг открыл краткой речью шестидесятилетний, но вес еще бодрый старик железнодорожник.

— Товарищи! — сказал он, обращаясь к безбрежному людскому морю. Настал конец деспотии. Довольно мы натерпелись за эти страшные годы. Довольно мы наголодались. Будем ли мы и сейчас страдать в тисках нищеты и безработицы? Будем ли мы равнодушно смотреть, как богачи и их министры торгуют нашей страной, распродают ее иностранцам?! Нет, товарищи! Настал момент, когда сам народ должен взять власть в свои руки. Да здравствует власть народа! Да здравствует Красная Армия, которая принесла нам освобождение!

Когда утихли громовые раскаты "ура", слово взял Арам, за ним Курд Ахмед и другие. Народ ловил каждое слово ораторов.

Вдали от трибуны, в самом конце кишевшей демонстрантами боковой улицы, пробивали себе дорогу четыре женщины. Две из них с волосами, выкрашенными хной, были одеты в одинаковые вычурно пестрые, с претензией на нарядность платья; эти уже немолодые женщины смотрели вокруг с тупым равнодушием, брезгливо поджимая губы. Третья женщина была старше, ей было лет около пятидесяти; густо накрашенное и напудренное лицо ее выражало страх и недовольство; стекавший по лицу пот, смыв краску, провел ясно выделявшиеся на щеках полосы, отчего она казалась одновременно смешной и жалкой. Она крепко держала за руку четвертую — молодую, просто одетую девушку, словно боясь потерять ее в толпе.

Это была Гамарбану, выходившая в город за покупками вместе с Гюльназ и двумя своими ханум. Бурные события последних дней, вступление Ирана в войну, слухи о подготовке шаха к бегству и ожидающемся объявлении свободы сильно взволновали и встревожили Гамарбану. Она слышала и о том, что в Азербайджане уже громят публичные дома и убивают их содержательниц. К тому же в последнее время ее заведение оставалось почти совсем без посетителей: люди были заняты другими делами. Все это вынудило Гамарбану к решительным действиям. Она покинула главный дом, в котором помещалось ее заведение, распустила своих ханум, оставив при себе лишь несколько самых верных и преданных ей женщин, и переселилась с ними в небольшой домик на тихой улице, где еще прежде была устроена Гюльназ. Здесь она жила в страхе перед надвигающимися событиями.

И вот на обратном пути они были захлестнуты мощным людским потоком; Гамарбану вначале с любопытством разглядывала толпу, а потом, очутившись в самой ее гуще, не на шутку перепугалась. Ей казалось, что эти нескончаемые ряды людей, выкрикивающих страшные лозунги, готовятся разнести мир, с которым она была кровно связана и без которого не мыслила своего существования. Ей казалось, что она невольно очутилась перед строгим и неподкупным судом народа, который воздаст ей должное за все ее бесчисленные преступления. Поэтому она спешила поскорее вырваться из толпы и бежать без оглядки; она усердно расталкивала людей, пробивая дорогу себе и своим спутницам.