Наступит день

В первое же воскресенье по прибытии в Тегеран Фридун отправился по адресу, полученному от Курд Ахмеда, в товарный склад Хикмата Исфагани. Тут было большое оживление. Люди сновали взад и вперед, получали товар, грузили его на автомобили, дроги, повозки. Но Курд Ахмеда на складе не было.

Фридун долго топтался в конторе склада, пока служащий не обратился к нему:

— Какой товар угоден господину?

— Мне надо видеть господина Курд Ахмеда, — смущенно ответил Фридун.

— По приказанию хозяина господин Курд Ахмед отбыл в Басру. Когда вернется, неизвестно.

И вот Фридун. сидел теперь в Тегеране в одном из полуразрушенных домов окраины.

Комната, в которой поселился Фридун, была кое-как приспособлена для жилья.

Фридун разглядывал отсыревшие по углам стены и потолок. В нишах была расставлена всевозможная посуда и домашняя утварь: фаянсовые тарелки, глиняная лампа, заржавленная кружка. Внимание Фридуна привлекла разукрашенная фарфоровая чаша с портретом Насреддин-шаха в овале.

В комнату вошла согбенная старушка и, увидев чашу в руках Фридуна, сказала дрогнувшим голосом:

— Любуешься, сынок? Любуйся, любуйся! Целого мира стоит!.. Только осторожней, не разбей!

Последние слова вырвались у нее помимо воли.

— Не бойся, мать, не разобью! — ответил Фридун и осторожно водворил чашу на прежнее место.

Женщина облегченно вздохнула.

— Правда, сынок, все это суета сует, но все-таки иметь вещь приятно. Если душа дэва заключена в склянке, как говорится в сказках, то моя душа — в этой чаше. Стоит ей разбиться, как я тотчас же испущу дух.

Сквозь низкие окна в комнату ворвались с улицы голоса. Это возвращались с работы ученики из сапожной мастерской. Солнце близилось к закату. Скоро должен был прийти Серхан, сын хозяйки, который возвращался по четвергам именно в это время.

Старуха поправила подушки на тахте и, прищурив добрые глаза, снова повернулась к Фридуну.

— Мечтала я, что будет у меня внук, я вручу ему чашу и тогда спокойно закрою глаза. А невестка не родит. Какие только заговоры и талисманы не пробовала! Ничего не помогает.

— Будет у тебя внук, мать, будет. И Серхан твой и невестка еще молоды.

— Но когда же? Я уж все глаза проглядела. Боюсь умереть, и тогда чаша…

— Ты опять о чаше, мать?! — проговорил, входя в комнату, Серхан, крепкий бронзоволицый мужчина высокого роста, и протянул руку Фридуну. Салам! Тоска меня забирает, когда слышу разговоры матери о чаше, и обидно становится за людей. Каждый связал свою жизнь с какой-нибудь вещью: один с золотом, другой с лавкой, третий с поместьем… Человек отдал душу чашам, которые сам же своими руками сотворил. Сделался их рабом, невольником… Будь проклята такая жизнь!

Часто видел Фридун своего квартирохозяина Серхана, паровозного машиниста, угрюмым, раздраженным. Он вносил с собою в дом какую-то гнетущую тоску, напряженность. Ласковое лицо матери тотчас же становилось серьезным и озабоченным, а жена Серхана Ферида невольно бледнела.

В то же время Фридун ясно чувствовал разницу в характере страха этих двух женщин. В страхе матери наряду с глубокой любовью была и ласка и немая покорность. В отношениях Фериды к мужу чувствовалась скрытая враждебность и упорство.

Вот и сегодня Серхан вернулся с работы мрачный; он сидел с Фридуном за столом и молча пил чай, который очень любил.

Уже выпив пять стаканов, он ожидал, когда подадут ему следующий. Маленькая, по сравнению с мужем, Ферида, быстрая и расторопная в движениях, принесла шестой стакан чаю и поставила перед Серханом.

— Отнеси это и вылей на могилу своих родителей! Я чаю хочу, а не мутной водички, — вскричал вне себя муж. И сильным движением оттолкнул от себя стакан…

Стакан ударился об стену и разбился вдребезги, горячий чай обжег Серхану руку. Это еще больше рассердило его, и он ударил жену, наблюдавшую за ним ненавидящими глазами.

— Убирайся вон!

Ферида не тронулась с места.

— Убирайся, говорят тебе! Убью!

— Бей! — вскричала Ферида. — Бей, сколько хочешь!

Серхан замахнулся, чтобы повторить удар, но Фридун вскочил и удержал его за руку.

— Как не стыдно! — проговорил он глухо. — Ведь вы мужчина!

На глазах Фериды показались слезы, но она не стонала; стояла прямо и гордо.

Вошла мать Серхана и, увидя эту картину, всплеснула руками.

— Что это, сын мой! — проговорила она, дрогнувшим голосом и повернулась к невестке: — Уйди, дочка! Уйди в ту комнату!

Ферида молча вышла. Мать принялась убирать осколки разбитой посуды. Серхан выбежал, хлопнув дверью.

— Он не виноват! — как бы извиняясь за сына, начала мать. — Работает, устает. Разве это у него работа? Хуже каторги! Не знает ни дня, ни ночи! Да еще всякий проходимец требует денег или подарков. Не дает — стращают, грозятся прогнать со службы, а даст — сам останется голодным, жена голой. Нет, он не виноват. Уж, видно, опять какая-нибудь неприятность, а он излил гнев на эту бедняжку…

Фридун молча слушал, старуха продолжала: