Наступит день

Вошел служитель с ширазским кальяном и поставил его перед Хикматом Исфагани.

— Ах, как хорошо! — с удовольствием проговорил Хикмат Исфагани, затянувшись охлажденным в воде дымом, и глубоко вздохнул.

Потом он вернулся к прерванному разговору о политике.

— Общее состояние представляется мне запутанным. Немцы требуют жизненного пространства, требуют колоний. Польша и прочие европейские государства, думая о завтрашнем дне, в ужасе дрожат перед неизвестностью. Англичане охвачены тревогой за сохранение своего господства и влияния. Большевики хотя и ведут себя спокойно, но одно их существование внушает страх… Нет, мир окутан туманом. Именно поэтому в нашей стране нужны спокойствие и порядок. Надо заткнуть рты всяким авантюристам и носителям вредных мыслей!

Очевидно, эти размышления напомнили ему об Азербайджане и о случае в деревне.

— Что вы сделали с тем большевиком, который поднял шум на гумне? спросил он Курд Ахмеда. — Помните, сударь мой? Как его звали?

— Не помню! — проговорил Курд Ахмед, стараясь скрыть замешательство. Но можете быть спокойны, сударь! От старшего жандарма Али, которому я передал этого большевика, даже змея не уйдет живой из рук!

— Все же вы сообщите серхенгу Сефаи. Этим жандармам, ни старшим, ни младшим, доверять нельзя. Стоит показать им уголок сотенки, как они родную мать продадут. Сообщите серхенгу!

— Слушаюсь! — сказал Курд Ахмед и пошел к выходу, но Хикмат Исфагани, не вынимая мундштука кальяна изо рта, остановил его:

— Подождите, сударь! У меня к вам дельце!

Курд Ахмед нехотя вернулся на свое место.

— Извольте!

Хикмат Исфагани, вытянув ноги, удобно расположил в кресле жирное тело и еще глубже затянулся кальяном.

— Дела у нас, сударь, немного осложнились, — начал он. — Получена телеграмма. Товары наши прибыли из Швеции и застряли в Басре. Нечего и говорить, что доверять иракским жуликам не приходится… Могут воспользоваться царящими повсюду неурядицами и присвоить чужое добро. Что вы скажете?

Курд Ахмед сразу не мог понять, к чему клонит Хикмат Исфагани, и ответил сдержанно:

— Если прикажете, можем послать туда человека.

— Кого, вы думаете, можно послать в Басру? — спросил он.

— Можно господина Саршира… Человек он расторопный.

— Не надо… увлечется там опиумом и осрамит нас, — сказал Хикмат Исфагани и, вдруг оставив кальян, выпрямился в кресле. — А что, если этот труд возьмете на себя вы, сударь? Поезжайте хоть завтра! — И Хикмат Исфагани решительно поднялся. — Счастливый путь! — сказал он весело. — В случае каких-нибудь осложнений дайте депешу. Я просил мистера Томаса, и он приготовит соответствующее письмо. Я думаю, что затруднений не будет…

Курд Ахмед вспомнил о Фридуне. В первую минуту он решил было оставить для него письмо, но раздумал. Потом хотел предупредить заведующего складом, но и это показалось ему неосторожным.

Оставалось одно — ехать, предоставив все естественному ходу событий.

Когда Курд Ахмед вышел, Хикмат Исфагани полной грудью втянул дым из кальяна и, с удовольствием прислушиваясь к бульканью воды, погрузился в размышления о международных отношениях и перспективах своей торговли. Мирное булькание воды действовало на него успокаивающе, по всему телу разливалась приятная истома. Он закрыл веки и начал дремать, но пискливый голос неожиданно прервал его дремотное состояние.

— Разрешите войти? — раздалось у двери.

Увидя в дверях долговязую фигуру Софи Иранпереста, Хикмат Исфагани громко расхохотался. Дремоту как рукой сняло.

— Ты еще жив? — сказал он сквозь смех. — А ну, подойди, расскажи, как добрался, что было в дороге?

Софи Иранперест с увлечением стал рассказывать заранее придуманные небылицы о необычайных приключениях в пути, о перенесенных невзгодах, закончив все уверением, что готов жизнь отдать за своего господина.

— Поделом тебе! — прервал его излияния Хикмат Исфагани. — Теперь до гроба запомнишь расстояние между Джульфой и Тебризом. Запомнишь или нет?

— До могилы не забуду!

— Так сколько же километров?

— Триста, сударь!

— Повтори!

— Триста!

— Теперь ступай.

— Слушаюсь! — сказал Софи Иранперест и вышел, довольный тем, что развлек своего господина. А Хикмат Исфагани, посасывая кальян, снова закрыл глаза.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Фридун знал, что теперь он вне закона и его удел — жить, постоянно чувствуя смертельную опасность, нависшую над головой.

Порой ему казалось, что положение его было бы гораздо легче, если бы он не бежал, а предстал перед судом. Он мог бы тогда открыто рассказать судьям о бесчеловечности помещиков, нарисовать перед ними картину невыносимой жизни крестьян. Он смягчил бы сердца судей, пробудил бы в них жалость и сострадание к несчастной крестьянской доле.

Но где нашел бы он правду и справедливость? Разве судьи прислушались бы к его голосу, когда все они плоть от плоти таких, как Хикмат Исфагани, приказчик Мамед и другие!

Нет, нет! Кроме бегства из деревни, у него не было иного выхода. Лишь глупец и трус, не понимающий своих прав и обязанностей перед народом, может вручить свою судьбу в руки подлых законников или жандармов!

Путь избран. Возврат к прошлому невозможен.