Наступит день

— Посмотрим, что будет дальше, — со вздохом проговорил Муса, как бы подводя итог своим безрадостным мыслям, и поднялся на ноги. — Пойдем кончать работу!

Они принялись веять вдвоем. Неожиданно с соседнего гумна донесся чей-то незнакомый властный голос:

— Эй, поправь кучу! Подан метку! Фридун остановился и стал прислушиваться.

— Это барский приказчик Мамед. Пришел метить зерно, — пояснил племяннику Муса. — Эх, сынок! Крестьянин не смеет прикасаться к нему, пока его не пометят особой меткой. А дележ будет такой — две мерки крестьянину, три барину, а не то — мерка крестьянину, четыре — барину. И, пока не придет приказчик, нарушать метку нельзя.

— А если подул ветер или. скотина задела кучу и разворошила ее, тогда как? — с удивлением спросил Фридун.

— Барину только этого и надо. Расстроена метка — значит, украли пшеницу. Тогда барин забирает все зерно. Не дай бог такого несчастья!

Приказчик подошел к ним и, оглядев отвеянное зерно, буркнул:

— Пошевеливайтесь! Потом приду и отмечу.

Поздно ночью при молочном свете луны Муса и Фридун кончили работу; они отгребли мякину и собрали зерно в кучу.

Явился приказчик. Подойдя к куче зерна, он взял метку, напоминавшую мастерок штукатура. Снизу она имела зубья, а сверху такую же, как у мастерка, ручку.

— Бисмиллах! Во имя бога! — проговорил Мамед, привычным движением наложил метку на вершину пирамиды и сильно вдавил ее.

На куче зерна остались следы метки, как оттиск печати на бумаге. Затем, медленно передвигаясь вокруг кучи, приказчик принялся метить ее от вершины до основания. Глубокие следы метки покрыли пирамиду со всех сторон.

Покончив с этим, приказчик ушел.

— Поди, сынок, приляг! — сказал Муса Фридуну. — Небось устал! Ведь утром рано вставать.

Не дожидаясь ответа, Муса улегся на земле, подложив под голову сноп. Фридун, несмотря на усталость, мучительно долго не мог уснуть.

Постепенно таяла ночь, бледнел горизонт. Фридуна разбудили громкие восклицания Мусы, которыми он сопровождал намаз: — Аллаху-акбер!

Фридун вытянул руки, полной грудью вдохнул свежий утренний воздух. С нив, где тяжело клонились к земле колосья, струился аромат еще не скошенного хлеба, с лугов доносились запахи трав и полевых цветов.

В небе не было ни единого облачка, голубой свод казался бездонным. День обещал быть жарким.

Фридун вскочил на ноги, стряхнул с себя пыль, умылся из кувшина прохладной водой и почувствовал прилив новых сил. Он пригнал быков, которые вяло жевали свою нескончаемую жвачку, запряг их и встал на молотильные доски.

— Ха-ха! Отца за вас отдам! Ха! — повторил он услышанное им впервые из уст дяди Мусы обращение к быкам. И оттого, что он сам произнес эти нелепые слова, они рассмешили его еще больше.

Быки двинулись. Доски заплясали по еще не примятым колосьям. Фрндун с трудом поддерживал равновесие и то и дело покрикивал на быков.

Ощущение бодрости и силы вызывало потребность в движении, в смехе, в песне. И Фридун стал негромко напевать стихи Саиба Тебризи:

К чему желать, чтоб виночерпий подал тебе вина,Коль солнце поднесло, сияя, чашу свою сполна?..[1]

Каждый раз, увидев ясное лицо Гюльназ, он неизменно вспоминал начинавшееся этим двустишием известное стихотворение поэта.

И теперь, когда он произнес эти строки, перед ним сразу ожил лучистый взгляд глубоких черных глаз девушки. Вдруг он действительно ощутил на себе этот взгляд и, обернувшись, увидел Гюльназ, которая выглядывала из-за скирды. Фридун приметил густой румянец на щеках девушки и ее взволнованное дыхание.

"Замечательная будет красавица!" — вмиг пронеслось у него в голове, но вслед за тем пришла совсем иная, невеселая мысль: "Ах, если бы в деревне была школа! Если бы Гюльназ и ее деревенские подруги могли учиться!"

Имей Фридун возможность, он непременно взялся бы за ее обучение.

Какое благое дело! Обучить крестьянскую девушку, почти нищенку, осужденную на преждевременное увядание и непосильный труд. Вывести ее в люди, включить в большое человеческое общество, показать ей самой, на что она способна, какие огромные силы таятся в ней! И потом… потом рука об руку с ней приняться за врачевание ран несчастной родины!

Но как посмотрят на это дядя Муса и тетя Сария? Дадут ли согласие?

И Фридуну вспомнился случай, который произошел два месяца тому назад, в первые дни его приезда в деревню, на который он тогда не обратил внимания.

Была ночь. Тетя Сария, уложив детей, сидела в головах дядя Мусы. Фридун завалившийся спать с вечера, сквозь сон слышал их разговор.

— Чтоб не сглазить, Фридун вырос и стал настоящим парнем! — говорила тетя Сария. — Где тот мальчишка — шалун и непоседа, каким он был пятнадцать лет назад? Каким он стал умным, серьезным!

Дядя Муса подтвердил ее слова:

— Да, жена, много людей я знал на своем веку, но такого хорошего встречать не приходилось. Парень рос сиротой, а вырос умницей…

А потом Фридун услышал невнятный шепот тети Сарии и ответ дяди:

— Да, недурно бы. Предначертаний неба не узнать. Может быть, сама судьба привела его сюда, к нам…