Наступит день

— Господин изволит говорить, что во имя совести и справедливости урожай должен быть поделен по их приказанию. Иначе никак невозможно. Одна пятая вам, а четыре пятых господину, ибо у господина расходов много. Налог государству надо платить, чиновникам надо давать, слуг надо содержать. Все они есть хотят. Поэтому урожай надо поделить на пять частей.

По рядам крестьян прокатился гул недовольства, с разных сторон донеслись голоса:

— А как же прежнее соглашение?

— А нашим детям землю жрать, что ли?

— Умрем, но свое возьмем! Две части из пяти!

Толпа зашевелилась. Расстояние между ней и господами стало уменьшаться. Видя раздражение, охватившее Хикмата Исфагани, жандармы стали оттеснять крестьян, подталкивая их прикладами.

— Спокойнее! — громко крикнул приказчик. — Ну и бараны!

— Ты бы лучше помолчал! — крикнул кто-то из толпы.

Как ни старался Мамед, поднимаясь на цыпочки, отыскать в толпе того, кто произнес эти слова, обнаружить смельчака ему не удалось.

Вдруг в толпе раздался крик:

— Пропустите, люди! Дайте дорогу!..

В этом голосе слышались волнение, гнев, жалоба.

Крестьяне невольно посторонились, пропуская того, кто требовал себе дорогу. И вдруг Фридун увидел дерзко ставшего перед помещиком дядю Мусу. Справа от него жались друг к другу трое его ребят, слева шестеро детей Гасанали.

— Господин, — проговорил он громко и поклонился Хикмату Исфагани до земли. — За тебя я отца отдам! Посмотри на этих детишек и пожалей нас. Вот, видишь, шеи, как стебель, а животы раздулись, что твой бурдюк. А отчего? От голода, от грязной воды! Во что они одеты, слава аллаху, сам изволишь видеть, — голыши! Пожалей нас!..

Мамед снова наклонился к уху Хикмата Исфагани, который, выслушав своего приказчика, крикнул:

— Тебе не стыдно, старик? Три года ты не платишь мне за воду, и я молчу. Так отвечаешь ты на добро?

— Господин, — взмолился Муса, — я жизнь за тебя отдам! Каждый год плачу, но никак не выплачу. Я плачу, а долг растет…

Помещик окинул его презрительным взглядом.

— Еще имеешь или это все? — спросил он, не скрывая своего отвращения, и кивнул на детей.

Муса не понял вопроса.

— Я не понял, что изволишь спрашивать?

— Господин спрашивает, — вмешался в разговор приказчик, — еще имеешь детей или это все?

— Кроме этих троих, есть еще дочка, — не понимая издевки, ответил Муса. — Девушка уже взрослая. Постеснялся привести сюда.

Губы Хикмата Исфагани скривились в презрительной усмешке:

— Мало, очень мало!.. Наглец. Досыта хлеба не имеет, а плодит, как щенят, без счета!..

Муса не смутился и ответил, не меняя положения:

— Аллах дал! Аллах дал!.. Кто дает детей, тот и кормит их. Если ты будешь милостив, как-нибудь проживем.

— А эти шестеро чьи?

— Господин, это все равно что сироты. Всего два дня назад их отца вот на этом самом месте ужалила змея, пришлось отрубить ногу; теперь лежит дома, что куль муки. Не работник он больше. Не отнимай же у них кусок хлеба, окажи такую милость!..

— Не надоедай, как нищий у мечети! Отойди прочь!..

— Побойся аллаха, господин! Не лишай бедняков хлеба… побойся бога!

Мамед наклонился и что-то шепнул хозяину на ухо. Хикмат Исфагани поднялся.

— Послушай, старик, — сказал он грозно, наступая на Мусу, — а ты веришь в аллаха?

Муса отпрянул в ужасе и замахал руками.

— Не греши, господин, — забормотал он. — Не греши! Язык отсохнет!

— Нет, не веришь, я говорю! Если бы ты верил в аллаха, не воровал бы пшеницу!

Муса с недоумением повернулся к толпе.

— Изволь, отца за тебя отдам, — проговорил Муса, — проверь!.. Как ночью отметили, так кучка и стоит на гумне.

Все направились к гумну Мусы. Впереди шел приказчик, за ним Хикмат Исфагани и его трое гостей.

Муса бежал к гумну впереди всех, позабыв о детях, которых он бросил там, где они стояли.

— Тетя Сария! — крикнул кто-то. — Возьми младшую, как бы не задавили.

— Что мне делать, милые? — пожаловалась Сария. — Уж лучше бы их бог прибрал и избавил нас от них!

В это мгновение Алмас крикнула еще громче и жалостнее. Сария подняла ее на руки и пошла догонять толпу.

Дойдя до гумна, все остановились пораженные: отмеченная кучка пшеницы была рассыпана.

Хикмат Исфагани схватил Мусу за шиворот и толкнул к кучке.

— Ну, что это? — зарычал он. — Я спрашиваю: что это?

Муса, как безумный, посмотрел на пшеницу, потом перевел взгляд на приказчика и старшего жандарма.

— Люди, не верьте! — завопил он вдруг. — Все это нарочно подстроено, чтобы отнять у нас все зерно! Не верьте!

Хикмат Исфагани побагровел от гнева.

— Значит, ты не трогал метки, так?

— Нет, аллах свидетель, не трогал!

— Ладно, проверим. Ты будешь присягать на коране.

Толпа загудела и пришла в движение.

Хикмат Исфагани повернулся к сопровождавшему его долговязому, худому господину.

— Господин Софи Иранперест! — сказал он. — Пройди вперед… Объясни им, как наказывает аллах тех, кто присягает ложно…

Софи Иранперест вышел вперед и поднял над головой книжку в кожаном переплете.