НАТАН. Расследование в шести картинах

— Ишь ты, — произнес отец Паисий то ли с завистью, то ли с осуждением — у нас не было интеллектуальной энергии разбираться в нюансах батюшкиных эмоций.

— Натан же Эйпельбаум, — тон политолога становился все более лекторским, — хоть и был, по справедливому замечанию енота, политически индифферентен, все равно не простил брату сближения с властью. Интеллигентская традиция, сами понимаете — презирать всех, кто сближается с власть имущими. И уж тем более тех, кто сам столь прочно входит во власть.

— Все это прекрасно, — заметил психолог таким тоном, каким уместней было бы произнести «все это погано», — и с точки зрения психологии небезынтересно. Но зачем нам знать все это про брата Натана? Приближает ли нас к раскрытию самого Эйпель…

— А кто, как вы полагаете, принял Натана в Кремле? — политолог обвинительно повернулся в сторону психолога. — Кто отправил его в политическое плавание? Неприметный до исчезновения, тихий, безгласный и опасливый Иван Петрович Синица. Идеал чиновника! Господин Синица десятилетиями только и делал, что поддакивал руководству: он так искусно кивал головой, что злые языки (а время сейчас такое, что других языков не осталось) говорили: Иван Петрович был взят за образец для изготовления безупречной партии китайских болванчиков. Вот какой это был человек! — произнес политолог с уважительным презрением. — И вдруг с самого верха поступает нашему беспозвоночному Ивану Петровичу приказ: «Прощупать Натана Эйпельбаума. Арестовать или завербовать в зависимости от результатов прощупывания».

— Что ж не арестовал-то, а? — это был, разумеется, глас отца Паисия.

— Потому что мы, батюшка, живем не в идеальном мире, а в том, который сотворен Богом, — вдруг вставил астрофизик. — А в этом несовершенном мире всегда арестовывают не того, кого бы нам хотелось.

— Даже в этом у них Господь виноват… — пробормотал отец Паисий, но дискутировать не стал.

— Мы слушаем вас, — обратился я к политологу. — Что же сделал Иван Петрович, получив распоряжение?

— Сами понимаете, какой это удар для человека, десятки лет благоденствующего в статусе сиятельного, сказочно богатого нуля.

Услышав про «сиятельный нуль», наш филолог вдруг забеспокоился: стал что-то искать взглядом, искать и не находить…

— Нам вносить ваше определение в книгу? — осторожно поинтересовался я у политолога.

— Только как гипотезу. Если же у вас есть иные сведения, поделитесь ими.

Ни у кого из нас, разумеется, не могло быть не только иных, но вообще никаких сведений. Мы даже не знали, что в Кремле есть должность главного нарколога, и тем более не знали, кто такой Иван Петрович Синица. Политолог, не получив от нас ответа, и всем видом своим дав понять, что иного и не ожидал, продолжил высокомерно просвещать нас.

— Получив приказ, Иван Петрович онемел на два часа. Дело в том, что в последний раз господин Синица брал на себя ответственность шестнадцать лет назад, и уже забыл, при каких обстоятельствах это случилось.

— Сознание вытеснило травматическое воспоминание? — ехидно поинтересовался психолог и добавил: — Если выражаться примитивной, а не научной лексикой.

— Именно так, — чинно ответил политолог. — Помнил Иван Петрович только, что на сердце было очень тяжело.

— Я извиняюсь, — не унимался психолог, — но такие-то подробности откуда нам известны?

— Нам? Они известны мне. А источников своих я раскрывать не стану. Так что, либо вы слушаете меня, либо…

— Слушаем, — вынес я единоличное решение, и редколлегия подчинилась.

— Брат Натана смотрел на приказ и, как говорится, глазам своим не верил. Жгучими водопадами сошло с Ивана Петровича семь потов…

— Ваш стиль настолько возвышен, — снова вторгся психолог, — что я теряю вашу мысль.

— Бедная моя мысль! — сардонически воскликнул политолог. — Ее потерял такой ученый! Куда ей теперь податься, беспризорнице?

— Вы разве не понимаете, — одернул я психолога, — что уважаемый политолог сейчас — наша единственная тропинка к истине?

— Тропинка, говорите, — язвительно хмыкнул политолог. — А не магистраль ли?

Тут зачирикали все ученые сразу. С тропинкой они еще могли смириться, но с магистралью…

Я потянулся к чашке кофе намеренно неуклюже и как бы случайно задел локтем дорогую моему сердцу вазу, купленную восемнадцать лет назад в Китае. Она, разумеется, разбилась. Но я не видел иных способов остановить этот удручающий базар. Глядя на осколки вазы и понимая, как дорого дался мне этот поступок, ученые наконец обрели достоинство. И политолог овладел нашим воображением…

Детство золотое

Иван Петрович Синица принял Натана Эйпельбаума в лаборатории, которой заведовал. Принял среди пыхтящих приборов и мутных ампул.

Опасливо указал Иван Петрович Натану на стул. Тот сел, и спинка стула неприветливо заскрипела; да и вообще, в лаборатории было не прибрано и бесприютно. Эйпельбаум скрыл свое изумление: ведь он и представить не мог, что в Кремле есть такие замызганные пространства.

Исполненный страха и хитрости Иван Петрович завел разговор о детстве. Потекли воспоминания. Воскресли семейные легенды.